Тедо ответил недоверчиво:
— Э-э, Симон, такого сала не бывает ни у поросенка, ни у взрослой свиньи.
— А вот у того поросенка было, Тедо…
Симон хотел еще что-то рассказать про поросенка, но Тедо встал и отправился к себе домой, проворнее обыкновенного передвигая свои костыли.
— Куда ты, Тедо?
Тедо ковылял, ничего не отвечая. Симон остался один, удивляясь, куда это Тедо мог уйти?..
Но вот Тедо показался опять; в руках у него початок кукурузы. Идет Тедо не торопясь, переставляя костыли, оглядывается назад, бросает зерна, а за ним, переваливаясь с боку на бок, идет серая утка.
Приблизился Тедо к Симону и сказал:
— Ты свою курицу откармливаешь к Георгиевому дню, а я свою утку кормлю к пасхе. Кушай, утя, утя…
Так и пошло около скамейки и около камня: «цып, цып», да «утя, утя»… Забыли старики про царей, про князей, про собственное удальство, только и было разговору о курах и утках.
Курица и утка тоже привыкли к старикам и никуда от них не отходили.
— Смотри, Тедо, — говорил Симон, — как округлилась моя курица.
— Нет, ты посмотри, Симон, на утку, — отвечал Тедо. — Она от жира ноли еле передвигает.
— Что там утка!.. — отвечал Симон. — Наш князь Гарсеван ест только курятину.
Но Тедо не сердился и отвечал спокойно:
— Ты хочешь равнять курицу с утками? Ты, видно, не слышал: царь курицу близко не подпускает к своему дворцу, — он ест только утятину.
Так шли дни, наполненные новыми думами, новыми радостями, а курица с уткой и в самом деле жирели.
Однажды в жаркий, летний полдень Тедо, поставив ладонь щитом над глазами, взглянул в сторону лесистой горы.
— Посмотри-ка, Симон, что это за всадники?
Посмотрел Симон и ответил:
— Отсюда нельзя определить: всадники, четыре, пять… Цып, цып, моя курочка…
Некоторое время всадников не было видно, — дорога пошла по оврагу. Но вот они показались на ближнем холмике.
— Утя, утя! — сказал Тедо, кормя утку. — Знаешь, Симон, кто это такие?
— Цып, цып! Кто?
— Сам Гарсеван со своими слугами и со сворами собак.
Симон посмотрел пристальнее:
— Да, так и есть. Видно, с охоты: охотничьи сумки на них.
Всадники остановились около орехового дерева, слуги спрыгнули с коней; двое из них кинулись помогать князю слезть. Сын князя, семнадцатилетний парень, соскочил сам и бросил поводья слуге. Один из слуг поставил под деревом походный стульчик для князя, но Гарсеван прилег в теми на зеленой траве, положив голову на ладони.
Симон и Тедо встали со своих мест и обнажили головы в знак почтенья к прибывшим.
Долго их никто не замечал. Но вот подошел к ним княжеский сын Миха; он тронул костыли Тедо и сказал с улыбкой:
— Это что же? Ты думаешь, что на четырех ногах легче ходить? Думаешь, лошадь на четырех ходит, бык тоже так ходит — чем ты хуже?
Слуги засмеялись. Миха тронул пальцами бороду Симона:
— Отчего твоя борода так пожелтела? Ее над очагом коптил, что ли?
Старики смущенно молчали.
Миха рассеянно стал смотреть по сторонам, ища себе новой забавы. Один из слуг уже раздувал огонь, другие присели на бугорке и говорили вполголоса.
Старики стояли под солнцем с обнаженными головами.
Вдруг ружейный выстрел рассек знойный воздух. Все оглянулись; вздремнувший было князь Гарсеван поднял голову.
В руках молодого князя дымилось ружье; он, хохоча, указывал рукой на что-то.
— Смотрите, смотрите, разве я плохой стрелок?!
В нескольких шагах от него билась в пыли курица Симона.
— Возьми, Габо, — сказал Миха, обращаясь к слуге, который сидел над костром, — зажарь ее: это повкуснее всей твоей дичи.
Симон, опершись на палку, смотрел на свою курицу, к которой подходил Габо. Курица последний раз ударила крыльями и замерла.
Тедо смотрел на Симона.
— Утя, утя, — тихо сказал он, — пойдем домой.
— Габо! — послышался голос Гарсевана. — Посмотри, как разжирела эта утка! Возьми ее и приготовь мне на завтрак: она хороша с красным вином.
Габо сделал шаг и схватил утку.
Тедо и Симон сели на скамейку.
— А я думал, что будешь смеяться надо мной, Тедо, — сказал Симон…
С минуту Тедо не мог ничего ответить, потом сказал:
— Нет, оказалось, что твоя курица не хуже моей утки.
ХАНИФФА
Легенда
Давным-давно это было.
В Большой Кабарде, на опушке дремучего леса, стоял одиноко чудесный дворец. Чужеземцы, которым доводилось проезжать мимо, всегда поражались его невиданной красоте.
Они останавливались на дороге у дворцовых ворот и спрашивали встречных: