— Кажется, всё в порядке, — сказал Мартин, — разве что лауданума я нашел всего лишь оплетенную бутылку на кварту вместо наших обычных пятигаллонных бутылей.
— Больше кварты и нет. Решил отказаться от его применения, кроме самых крайних случаев.
— А ведь он был вашей панацеей, — заметил Мартин, а мысли его уже дрейфовали в сторону строителей дома. Принялись ли они уже за крышу? Сомнительно. Нужно послать мистеру Хьюджу записку с лоцманским катером в Плимуте.
— Я не больше свободен от ошибок, чем Парацельс, много лет применявший сурьму, — ответил Мэтьюрин. — Как я выяснил, имеются чрезвычайно серьезные возражения против частого применения лауданума.
— Конечно, конечно, — согласился Мартин, приложив ладонь ко лбу. — Прошу прощения.
Возражения имелись воистину серьезные. Ирландец Падин, слуга и санитар Стивена, вечно крутившийся в лазарете и рядом с медицинскими припасами, обзавелся тяжелой зависимостью от лауданума, алкогольной настойки опиума. Стивен, слишком поздно это обнаружив, сделал все, что мог. Этого оказалось недостаточно, да и он сам в это время оказался искалеченным. Падин дезертировал во время стоянки в Лейте. Не имея возможности раздобыть опиум законно (он был неграмотен, его английский едва кто мог понять, а субстанцию он знал просто как «настойку»), он взял его силой, вломившись ночью в аптеку и пробуя все подряд.
Произошло это в Эдинбурге, и Стивен до самого конца не знал о случившемся. Никакой талант шотландского адвоката не мог скрыть, что совершено тяжкое преступление, а огромный дикарь-папист на скамье подсудимых в нем виновен. Падина приговорили к смерти. Понадобилась вся сила влияния Джека Обри как члена парламента от Милпорта, чтобы заменить повешение на ссылку. Падина, вместе с несколькими сотнями других осужденных, должны были со следующим конвоем отправить в Ботани-Бэй. Но, по крайней мере, у него были искренние рекомендации от доктора Мэтьюрина к корабельному хирургу и от сэра Джозефа Бэнкса к губернатору Нового Южного Уэльса.
— Прошу прощения, — снова извинился Мартин, — как я мог прийти... — Оклик на палубе, отдаленное эхо топота ног, ощутимый крен палубы и стихающий сложный звук движущегося корабля избавили его от смущения. — Оно останавливается.
— Мы ложимся в дрейф, — объяснил Стивен. — Предлагаю подняться наверх, но сперва нужно запереть сундук и погасить фонарь.
В сумраке они довольно проворно вскарабкались по привычным трапам — моряки хоть в этом, раз уж ни в чем ином — и вылезли, моргая, на яркий дневной свет. Эддистонский маяк виднелся в миле к норд-весту, берег за ним казался размытым, а четыре линейных корабля шли в крутой бейдевинд в Пролив.
— Разве не восхитительно, доктор? — поинтересовался несший вахту Дэвидж.
— Разумеется, — согласился Стивен, разглядывая маяк с кольцом прибоя внизу и ореолом из чаек наверху. — Столь благородная постройка, сколь можно представить.
— Нет, нет. Палубы, медяшка, реи прямые — все будто для адмиральской проверки.
— Ничто не может быть аккуратнее и в большем порядке, — признал Стивен. Всё еще разглядывая маяк, он заметил лоцманский катер, очевидно направляющийся к фрегату, принимающий сигналы с корабля и отвечающий ему.
— Слава Богу, я письма приготовил, — воскликнул Мэтьюрин и побежал в каюту.
Когда он все-таки нашел письма и вынес их на палубу, сигналы сменились окриками. Он услышал, как катер просят зайти под ветер и вначале передать посылки.
— Я рассказывал, что собираюсь провести серию наблюдений для Гумбольдта? — прервал Джек разговор с лоцманом. — Серию наблюдений до Тихого океана. В одном из футляров — усовершенствованная стрелка для инклинатора, очень точный гигрометр его собственной конструкции, лучший из виденных мною азимутальных компасов, женевский цианограф и запасные термометры, градуированные Рамсденом. Лоцман говорит, что футляр можно запихать в карман, но я такие вещи доверяю только горденям. В любом случае, вначале почта.
Катер подошел к борту. Мистер Стэндиш, новый казначей фрегата, лучезарно улыбался своим друзьям.
— Пока что посидите здесь, сэр, — провел его лоцман к бухте троса, — и подождите тихонько, пока ценные вещи поднимут на борт.
Первой пошла почтовая сумка. Джек, рассортировал ее скудное содержимое со словами: «Пачка писем вам, доктор, и посылка, тяжелая, будто пудинг с изюмом от девочек. Пересылка уже оплачена, замечу». За этим последовал ряд мелочей, скрипка Стэндиша и похожий на телескоп предмет, оказавшийся свернутой картой максимальных и минимальных температур обширной части мирового океана за авторством Гумбольдта. Все это успешно положили в подвешенную горденем на рее сетку, аккуратно подняли и аккуратно отпустили под традиционный возглас «Два — шесть, два — шесть» — самое близкое к шанти, помимо возгласов на швартовых, что одобряли члены экипажа родом из королевского флота.
Рулевой старшина отцепил последнюю сетку и помахал рукой. Лоцман обернулся к Стэндишу со словами: «Пора, сэр, если изволите», подвел его к планширю, помог взобраться на него и восстановить равновесие, держась за ванты. Потом посоветовал: «Просто перепрыгните на эти ступеньки на гребне волны, прыгайте живо, пока волна не опадет». Он отпорным крюком подвел катер так близко к кораблю, насколько это вообще разумно в покрытом рябью море прямо под ступенями.
«Сюрприз» с припасами для очень долгого плавания сидел в воде низко, но над уровнем моря все же возвышалось футов двенадцать мокрого борта, а ступеньки, пусть и длинные, оказались неожиданно узкими. Прямо над казначеем, рядом со стойкой трапа, нависали Стивен и Мартин и давали советы. Стэндиш единственный из команды знал о море меньше них, так что им очень даже нравилось делиться своими познаниями.
— Нужно учитывать, — объяснял Стивен, — что внутренний наклон корабельного бока — завал, как мы его называем, делает подъем не столь вертикальным, как кажется. Более того, когда корабль кренится от вас, обнажая медную обшивку, угол еще более выгодный.
— Самое важное — не мешкать, — добавил Мартин. — Уверенный рывок в нужный момент, и импульс поднимет вас прямо вверх. Уверен, что видел, как кошки взлетают по еще более крутым стенам, касаясь их лишь раз или два. Импульс, вся соль в импульсе.
Оба судна дружески покачивались некоторое время.
— Давайте, давайте! — воскликнул Мартин на третьем подъеме на волну.
— Стоп, — скомандовал Стивен, подняв руку. — Волна, то есть качка, неправильная.
Стэндиш снова расслабился, тяжело дыша. «Давайте, сэр», — нетерпеливо поторопил лоцман, когда шлюпка снова поднялась на волне. Стэндиш оценил дистанцию и судорожно прыгнул. Он здорово переоценил ширину водной полосы и со всей силы ударился о борт, промахнувшись мимо ступенек и свалившись прямо в море. Лоцман сразу же оттолкнул шлюпку, чтобы на следующей волне бедолагу не раздробило между бортами. Стэндиш выплыл на поверхность, выплевывая воду. Лоцман махнул отпорным крюком, но промахнулся мимо воротника и сорвал казначею скальп. Стэндиш снова пошел ко дну, а катер, больше не пришвартованный к «Сюрпризу», начало относить по ветру. «Я плавать не умею», — проревел лоцман. Джек, оторвавшись от драгоценного гигрометра, цианографа и остальных сокровищ, моментально разобрался в ситуации.
Сбросив сюртук, он нырнул прямо с борта, угодив в казначея, когда тот снова всплыл, и утянул его бездыханным на добрых четыре сажени в довольно темную воду. Но это дало возможность закрепить фалрепы и спустить вниз конец с незатягивающейся петлей. Так что когда Джек, имеющий большой опыт в этом деле, поднял голову Стэндиша над водой, казначея смогли затащить на борт, а капитан с легкостью поднялся сам.