Выбрать главу

Зачем ушёл? Не ради же Стёпки. Ради ребят, с которыми успел подружиться за три дня. Ради Павлика. Ради своей трубы. Нельзя сдаваться, если у тебя такая труба…

Павлик был друг, он только второй класс окончил, а Вовка уже четвёртый. Но не всё ли равно? Они, как помнят себя, жили рядом друг с другом. Весной, когда ломали старый флигель, Павлик нашёл на чердаке сигнальную трубу и подарил Вовке, потому что Вовка учился в музыкальной школе. Труба была мятая, в тёмных пятнах, без мундштука. Лишь кое-где остались следы серебряного покрытия. Зато она была настоящая, боевая: Вовка видел такие трубы в кино про гражданскую войну. Сильно изогнутая, маленькая, в два раза короче горна, она была удобной и лёгкой. Её можно было засунуть под ремень или спрятать под майку, когда сидишь в засаде. А потом выхватишь трубу — и сигнал атаки! Мундштук от обыкновенного горна вполне подошёл к трубе, звук получался чистый, певчий.

— И это всё, чему ты научился в музыкальной школе? — грустно говорила мама.

Ну и пусть! Зато хорошо научился. Это все говорили — и во дворе, и в лагере.

…По голосам Вовка догадался, что за ним идут лишь взрослые. Ребята, наверное, отправились спать. Он очень устал и, по правде говоря, не знал, что делать. Только одно знал: сдаваться нельзя.

Он разглядел в сумраке две сросшиеся сосны, а у их подножия тёмную гору кустов. Будто шалаш. Раздвигая трубой и локтями ветки, Вовка пробрался в пахнущую влажными листьями чащобу и засел. Тут же, мигая фонариками, появились преследователи. Вовка догадался по голосам, что это физрук, вожатая Нина и Вера Сергеевна. Он их всё-таки различал в темноте, а они его не видели. Он мог бы просидеть здесь до утра. Но теперь было понятно, что никто не думает об игре. Все думают лишь о нём. И о нарушенном распорядке, о сорванном празднике у костра. И о том, сколько он принёс всем неприятностей.

Надо было выходить. И он уже хотел выйти. Он уже качнулся вперёд. Но труба зацепилась за ветки и словно потянула назад. Это была настоящая боевая труба. А он, Вовка, был настоящий горнист. И сиплым от слёз голосом упрямо спросил:

— А кто победил?

— Никто не победил, — вдруг сказала Нина. — Вылезай. Ничья!

Он выбрался из укрытия и остановился под лучами фонариков, чувствуя, что выглядит совсем не героем: исцарапанный, взъерошенный, в разодранной на боку майке. Он знал, что все смотрят на него сердито и укоризненно, хотя за слепящими фонарями не видел лиц.

Ну и пусть смотрят, как хотят! Он спас армию от поражения, и эта мысль была радостной, хотя радость едва пробивалась сквозь усталость.

Взрослые молчали.

Вовка нагнулся и стал отклеивать от ног смолистые чешуйки сосновой коры.

Нина взяла его за плечо:

— Пошли.

Они зашагали к лагерю, и путь оказался неблизкий. Шли молча, только у самых ворот Вовка шёпотом спросил:

— А правда, ничья?

— Иди спать, герой! — хмуро сказала Нина.

Нехорошее подозрение шевельнулось у Вовки, но усталость не оставила места для большой тревоги.

— Я есть хочу! — сказал он сердито.

— Иди в столовую, ужин на столе. И спать.

…Когда Вовка пришёл в палату, все спали. Кроме Павлика. Тот сидел на кровати, скрестив ноги. За окном висел фонарь, и глаза у Павлика блестели.

— Я хотел тебя до самого конца искать, а меня прогнали, — прошептал он.

Оттого, что рядом Павлик, Вовке стало хорошо и почти спокойно.

— Нина сказала, что ничья, — торопливым шёпотом проговорил он. — Правда?

— Я не знаю, — тихо сказал Павлик. — Ты ложись.

Вовка стал стягивать через голову майку, а Павлик начал помогать ему.

Это последнее, что запомнил горнист Вовка Локтев перед тем, как заснуть.

К зарядке Вовку не разбудили. И только перед линейкой Павлик растолкал его. Смотрел Павлик немного виновато. Шёпотом сказал:

— Если выгонят, я с тобой!

И от этих слов стало Вовке ясно, что победных фанфар и наград не ожидается. Он вздохнул, поправил мятый галстук, поглубже затолкнул под ремешок майку, чтобы не видно было дыры на боку, и шагнул из палаты.

Отряды буквой «П» стояли перед мачтой и трибуной. И сначала было как всегда: рапорты, отрядные девизы хором, подъём флага под отрывистый марш баяниста. Потом старшая вожатая Эмма Григорьевна стала говорить про вчерашний день.