Сам метался, уклоняясь от разрядов веселки, уже не пытаясь подняться в высоту, а всего-лишь стараясь уцелеть, не быть сожжённым или наколотым на остриё. Ему казалось, что он летит всё выше, хотя на самом деле его прижимало к бугристой поверхности неба, где и должно было наколоть на одно из бесчисленных копий и утянуть в бездны эфира. С давних времён Сам не боялся небесного огня, а острое копьё пугало его, обещая невиданные мучения. Пугает неведомое, а Сам помнил, как кричала Харизма, когда мутовка волокла её на третье небо.
Именно в этот миг раздался зов старого знакомца: «Ой, что тут происходит! Беги на помощь!» Все планы и попытки спасения были немедленно забыты. Сам совершил немыслимый курбет и очутился внизу, куда звал его верный ползун. Здесь тоже было неспокойно, но это не шло ни в какое сравнение со штормом второго неба.
— Харизма! — кричал ползун во всю мочь своего невеликого разума и негромкого голоса. — Она встала!
Действительно, это была Харизма, облик которой Сам не мог вспомнить, но, оказывается, не забывал никогда.
Харизма сидела посреди крошечного садика, который вырастили для неё верные ползуны, и тихонько гладила травки и цветочки. Удивительным образом она умудрялась ничего не помять.
— Тут опасно, — сказал Сам. — Мутовка ищет тебя.
— Не найдёт. Я маленькая, а мутовка хотя и длинная, но совсем крошечная. Такое событие произойти не может.
Слова эти не были сказаны прежде, но они подразумевались в недавнем прошлом, когда Харизма ещё не беседовала с Самом. До этого Сам лишь знал, что Харизма может говорить, произнося слова, но на самом деле говорить удавалось только с ползунами, не считать же за беседу пререкания с болтуном. Всё было так ново и необычно, что сначала Сам ответил на внешний вопрос и лишь потом обратился к внутренним смыслам.
— Такое событие произошло совсем недавно, на моей памяти.
— Вот именно, поэтому второй раз оно не произойдёт, хотя теория вероятности утверждает обратное.
Сам не знал, что такое теория, и что такое вероятность и потому возражать не стал. Когда в предложении сразу два незнакомых слова, лучше не спорить, а помалкивать.
Харизма говорила тихо, не глядя на Сама, и тот, наконец, сумел вдуматься в смысл слов. Харизма сказала, что она маленькая, но Сам слушал её слова, глядя в лицо, видел, что Харизма огромна, а он со своим копьём и победами над чудовищами по-прежнему остаётся зубастой крохой, что когда-то ринулась спасать великое.
— Всё равно, будь осторожна, пока я не разберусь с жирным хозяином мутовки.
— Почему ты думаешь, что он жирный?
— Потому, что он ест много масла. А иначе, куда ему столько.
— Приятного аппетита, — непонятно сказала Харизма.
С Харизмой можно было говорить неспешно, подбирая слова и пытаясь понять смысл слов прежде незнакомых. Часть слов можно пропустить, их значение проявится в будущем.
— Меня не слишком волнует аппетит обитателя третьего неба, что бы это слово ни значило. Не беспокоит и природа небесной мутовки, ведь это всего лишь инструмент, которым кто-то ковыряет природу. Но зачем он это делает? Ещё недавно я ходил, куда придётся, и тыркал копьём всё подряд. Я наделал немало глупостей, но я слишком недавно живу на свете. Неужели владелец мутовки тоже перебалтывает мир по недомыслию?
— Мутовка нужна для того, чтобы сбивать масло, — твёрдо ответила Харизма.
— Зачем нужно масло, тем более сбитое из трёх вселенных разом?
— Не знаю, — ответила Харизма. Ответ прозвучал так тихо, словно кто-то из ползунов шептал по секрету, не желая разбалтывать важную тайну. — Наверное, он его всё-таки ест, хотя я бы не стала этого делать.
— Я тоже, — согласился Сам. — Я не пробовал масла, но уверен, что мошок, который выращивают ползуны, гораздо вкуснее. К тому же, ползуны научились выращивать ещё много всяких вкусностей. Если хочешь, они тебя угостят.
— Мне это не надо. Я вообще ничего не ем. Моя задача не есть, а думать обо всём на свете. И немножко помогать, кому это нужно, хотя это и необязательно.
— Поэтому я должен подняться на третье небо и разузнать всё, как следует, — Сам помялся и добавил: — А вдруг над ним окажется четвёртое небо, а там и пятое? Это было бы забавно.
— Почему ты называешь то небо третьим? Ведь оно на самом деле второе.