Мне до сих пор мучительно стыдно вспоминать о событиях последующих месяцев. Будучи глубоко привязанной к Карлу, я любила его скорее материнской любовью, чем любовью пылкой, чувственной женщины. Если бы моя жизнь сложилась иначе, я, должно быть, нашла бы свое счастье в заботе о детях. Но королевских детей всегда отлучают от матери и препоручают опеке многочисленных кормилиц, нянь и гувернанток. Так велит традиция, которой приходится подчиняться. Поэтому-то я и относилась к Карлу, как к собственному ребенку. Особенно тогда, когда ему было так тяжело.
Я старалась сделать все, что было в моих силах, чтобы облегчить его терзания. Я попыталась умиротворить этих непреклонных людей в парламенте, направив им несколько посланий. Принеся извинения за мою церковь в Сомерсет-Хаусе, я написала, что впредь буду осмотрительнее и не стану делать ничего такого, что может вызвать неудовольствие парламента. Зная, что многие не одобряют появление в Лондоне Розетти, я пообещала, что, если палата общин захочет, я устрою так, чтобы его отозвали, и вообще рада буду выслушать любые пожелания. Я унижалась, что было противно моей натуре, и унижение мое усугублялось тем, что круглоголовые оставили все мои послания без ответа.
Меня посетил отец Филипп.
– Почему Его Святейшество не поможет мне? – спросила я. – Ведь большая часть всех наших несчастий – из-за того, что я так ревностно трудилась на благо Святой Церкви.
– Вы же знаете условие Его Святейшества, – напомнил отец Филипп. – Карл должен принять католическую веру. Тогда папа поможет ему.
– Если он это сделает, пуритане его тут же свергнут, – возразила я.
Бедный отец Филипп! Что мог он мне ответить? Я со своей стороны начинала понимать опасность нашего положения. Я пришла к выводу, что мы обязаны показать народу нашу веротерпимость, и одним из способов сделать это было сближение с принцем Оранским.
Некоторое время тому назад он сватал за своего сына нашу дочь Елизавету. И хотя Елизавета была нашей второй дочерью, мы тогда расценили это предложение как неравный брак, унижающий наше достоинство. Принц Оранский был не слишком влиятельным государем, а мы как-никак были правителями великой страны. Я сказала Карлу:
– Говорят, что я была против этого брака, потому что хочу выдать своих дочерей за правоверных католиков.
– Но ведь так оно и есть, моя дорогая, – ответил Карл.
– Разумеется, – кивнула я. – Но принц Оранский так настойчив! Давайте согласимся. Давайте покажем народу, что мы готовы пойти на брак с протестантом. Отдадим Мэри, нашу старшую дочь, за сына принца Оранского.
Карл недоверчиво посмотрел на меня, и по его глазам я поняла, что он оценил мой план.
Королю всегда необходим был человек, на которого он мог бы положиться. Вначале это был Бэкингем, потом Страффорд… Первый был сражен кинжалом убийцы, а второй вот-вот мог угодить под топор палача. У Карла оставалась одна я. Быть может, я была не так умна и проницательна и не обладала большим опытом в решении государственных дел, но никто в мире не был ему так предан.
Он заключил меня в объятия, и это придало мне решимости поклясться самой себе сделать для моего мужа все, что будет в моих силах, как бы к этому ни отнеслись окружающие.
Когда арестовали архиепископа Лода, отец Филипп и Розетти пришли ко мне, чтобы поговорить о путях усмирения пуританского парламента.
– Настало время, чтобы король объявил о своем обращении в католическую веру, – сказали они. – Именно сейчас, когда парламент готов подняться против государя. Если король сделает это, папа поддержит его всеми силами и парламент вынужден будет подчиниться.
– Карл никогда так не поступит, – заявила я тоном, не терпящим возражений. – Он поклялся править страной, храня верность протестантской церкви.
– Клятву можно и нарушить, – заметили мои посетители, – если за спиной у тебя стоит мощная армия. Многие ли из его подданных готовы последовать за ним?
– В любом случае их будет меньше, чем тех, которые выступят против, – уверенно ответила я.
– Тогда пусть он выскажется за веротерпимость, – предложил отец Филипп, а Розетти согласно кивнул, – чтобы каждый мог посещать богослужения в том храме, в каком ему нравится.
– Этого он тоже никогда не сделает, – сказала я. – Я говорила с ним, но убедить не смогла.
– Они уже получили Страффорда и Лода. Кто будет следующим? – спросил Розетти.
– Не знаю! – в отчаянии воскликнула я.
Они оба пришли в ужас, когда услышали о предполагаемом союзе с принцем Оранским, народ же отнесся к этому известию совершенно спокойно, так что я не получила той поддержки, какой ожидала.
Разумеется, принц Оранский с готовностью принял наше предложение, и мы начали готовиться к торжественному бракосочетанию.
Венчание Мэри в иных обстоятельствах очень бы порадовало нас обоих – и меня, и Карла, но сейчас мы были грустны и подавлены. Мария, старшая дочь английского короля, выходила замуж за человека, не равного ей по положению и происхождению. Она не любила его, но с покорностью подчинилась родительской воле и государственной необходимости. Кроме того, со дня на день должен был начаться суд над Страффордом, давно уже томившимся в Тауэре вместе с архиепископом Лодом.
Мы отлично понимали, что предстоящее судилище превратится в схватку между королем и палатой общин. Карл никогда не предавал своих друзей и искренне любил Страффорда, который был верен королю и именно поэтому так ненавистен парламенту.
Карл отправил Страффорду коротенькую записку. Когда он писал ее, я была рядом с ним, и мои слезы и молитвы мешались с его.
«К моему величайшему сожалению, – писал король, – судьба распорядилась таким образом, что мне никогда уже не удастся прибегнуть к Вашей неоценимой помощи. Однако я, Ваш государь и первый дворянин королевства, клянусь, что не оставлю Вас в беде и не позволю им ни убить Вас, ни нанести урона Вашей чести и Вашему состоянию».
Страффорд безусловно знал, что эти отвратительные круглоголовые люди намереваются послать его на плаху, но знал он и то, что только король может подписать ему смертный приговор, и это послание должно было хотя бы отчасти успокоить его.
– Никогда, – сказал мне Карл, – никогда я не отдам его в руки палача!
И вот в Вестминстерском аббатстве состоялся суд. На нем присутствовали все пэры, и лорд-канцлер, который восседал на мешке с шерстью,[51] и многочисленные судьи, и члены палаты общин. Как же претил мне вид этих мрачных людей в их строгих черных одеждах!
Я, король и двое наших старших детей наблюдали за всем из-за шпалеры. Мэри и Карл пришли в аббатство по моему настоянию, ибо я считала, что им обоим следует приобщаться к государственным делам. Маленький Карл был очень серьезен и сосредоточен – он и впрямь овладевал наукой управлять страной, а у Мэри блуждала на лице рассеянная улыбка – кажется, все ее мысли были лишь о предстоящей свадьбе.
День проходил за днем, и каждый из них мы проводили в суде, а вечером возвращались в Уайтхолл. Мы чувствовали, что трагическая развязка неминуема, и я вновь – просто от отчаяния – решила написать римскому папе. Я просила у него денег на подкуп членов палаты общин. Они добивались смерти Страффорда, и я надеялась добиться смягчения приговора. Теперь-то я понимаю, что это была не слишком умная мысль, но тогда я очень устала от бездействия и готова была ухватиться за любую соломинку. Вдобавок мне казалось, что таких негодяев, как эти круглоголовые, подкупить будет нетрудно.
Однако верхом глупости с моей стороны была попытка напрямую договориться с круглоголовыми. Я привлекла к этому делу Люси, которая, как ни странно, была в неплохих отношениях с их предводителем Пимом. Господи, Твои пути воистину неисповедимы! Люси, которую занимали только сплетни и наряды, – и пуритане! Итак, она согласилась привести в Уайтхолл для встречи со мной несколько круглоголовых, предложив воспользоваться для этого покоями одной придворной дамы, которая была в то время в своем поместье. Я полагала, что Люси, возможно, беспокоится о графе Страффорде и верит, что, подружившись с Пимом, сможет освободить его. Это было весьма мудро с ее стороны, ибо Пим обладал определенной властью и влиянием в палате общин, и убедить его в том, что граф не может быть предателем, казалось лучшим способом помочь Страффорду.
51
По сей день лорд-канцлер – председатель палаты лордов – восседает в парламенте на мешке с овечьей шерстью, напоминающей об источнике богатства нации.