Когда звуки военных барабанов достигли ушей Армен-шаха, он вместе с богатырями сидел в присутствии.
– Что это значит, почему у них в лагере в барабаны бьют? – удивился Армен-шах. – Они же еще вчера поминки справляли, а сегодня радуются! Может, они хотят за шаха своего сразиться?
И он приказал, чтобы его полки тоже выступали на поле боя. Когда войска обеих сторон сошлись, старшины стали ряды строить.
Первым, кто на мейдан выехал, был сам Хоршид-шах. Сидел он на быстром как ветер коне, облачен был в праздничные доспехи. Некоторое время он по полю гарцевал, красовался, потом Самак-айяр следом за ним показался: ведет за собой Тирака, руки на спине связаны, на шею аркан накинут. К войску Армен-шаха приблизились. Армен-шах, Газаль-малек и богатыри мачинские друг другу говорят: мол, всадник этот очень на Хоршид-шаха походит. А кто же тот пленник?
– Да на Тирака смахивает, – говорят одни.
– Как такое быть может? – говорят другие. Руки-ноги у них ослабели, от изумления они оцепенели, даже дыхание сперло, двинуться никто не может, а Самак тем временем голос подал:
– Эй, мачинское войско, и вы, богатыри-разбойники, все, кто меня знает и кто не знает! Я – Самак-айяр, а этот воин – царевич мира Хоршид-шах, зять шаха Фагфура, владыки Чипа. Вы его выкрали вместе с Махпари, чтобы в крепости Деваз-дах-даре заточить. Да понапрасну трудились: я назад его доставил! Поняли теперь, что я совершил? Хормоз-Гиль у вас в плену – вышлите его нам, тогда вам Тирака отдам. Расспросите его хорошенько, чтобы впредь знать, как дела делать!
Как услышал Армен-шах такие слова, задрожал весь. Велел, чтобы барабаны отбой били: сегодня, мол, сражаться не будем. Оба войска с поля вспять повернули. Хоршид-шах в присутствие пришел и воссел на трон, вельможи государства к нему явились, и принялись они вино пить. А на другой стороне Армен-шах в присутствии сидит опечаленный. Приказал он привести Хормоз-Гиля, одарить его халатом и отослать.
Ввели Хормоз-Гиля к Хоршид-шаху. Он поклонился, шах его приветил и облаакал, о тяготах плена расспросил. Хормоз-Гиль говорит:
– О шах, под твоей счастливой звездой все благополучием оборачивается.
А Самак велел, чтобы Тирака тотчас освободили и отправили к своим. Затем Самак сказал Хоршид-шаху:
– Господь твои дела устроил по справедливости благодаря тому, что я в это время в городе был, а кабы не так, плохо бы тебе пришлось. Будь же осторожен и благоразумен: ведь и кувшин не всякий раз, как по воду ходит, целым возвращается, об этом даже и стихи сложены:
О шах, в государственных делах нужна осмотрительность и серьезность. А сейчас ты займись делами войска, а я вернусь в город – на поиски Атешака, Сорхвард и Нияла Санджани, а также братьев-мясников, ну и того, кто все это устроил. Коли вернусь – буду тебе служить, а коли нет – будь здоров!
Шогаль-силач сидел подле шахского трона, Самак сказал ему:
– Прощай, учитель, я опять ухожу, иду прямо в пасть дракона. Смотри же, не забывай меня! Ведь я был тебе хорошим учеником. А еще тебя остеречь хочу: не оставляй Хоршид-шаха, доведи его дела до конца, он падишах хороший.
С этими словами он всех обнял, а еще Фаррох-рузу сказал:
– О доблестный муж, гордость всей земли, будь осмотрителен и бдителен: ведь Хоршид-шах нынче женился-остепенился, дни и ночи с Махпари проводить будет. Так уж мужчине на роду написано: пока он без жены – один как перст, а как женится – и о себе и о других думать забыл, а уж коли он молодой падишах, то и подавно. А ведь дела падишахские небрежения не терпят. Конечно, Хаман-везир на весь мир ученостью известен, во все времена мудростью славен, но воинские дела – другого рода.
Сказал он так, со всеми попрощался, повернул к городу и скрылся из глаз.
Тем временем Тирак к Армен-шаху явился, низко поклонился. Шах его приветил, близ себя посадил, обо всем расспросил. Повел Тирак такую речь:
– О шах, когда раб твой в город прибыл, то дожидался в твоем дворце, пока ночь настанет. Вдруг Лала-Эмбар подошел и сказал мне: «Из царицыных покоев прислали за тобой, поговорить желают». Хотя, конечно, в женские покои соваться неприлично и невоспитанно, но ведь не повиноваться личному доверенному слуге тоже нельзя… Поэтому я встал и отправился с ним на женскую половину. Шагу не успел ступить, как меня схватили и связали – Самак и еще двое-трое каких-то.
Потом он рассказал, как соединился Хоршид-шах с Махпари и как увели из дворца жену и дочь шаха.
Армен-шах, как это услышал, возопил, венец с головы сорвал. А Газаль-малек платье на себе разодрал, рыдать начал. А потом за кинжал схватился – себя убить хотел. Шахран-везир руку его перехватил и сказал:
– О царевич, какой прок, коли ты теперь себя убьешь? Ничего это не изменит, бесполезный совсем поступок будет.
Катур, Канун и Кафур тоже там стояли, очень горевали и печалились, сожалели они, что десять дней так трудились, а за час один все прахом пошло. Канун сказал:
– О шах, я о том жалею, что Самака этого не знаю, не видал его ни разу, а то бы уж я как-нибудь исхитрился, схватил его – ведь из-за него все эти беспорядки.
Только он это сказал, как прибыли из города те пятьдесят воинов, которых отправили с Тираком, чтобы сопровождать Хоршид-шаха и Махпари в крепость. Вошли они в присутствие, увидали Тирака, который возле шаха сидел, и говорят:
– А мы-то его в шахском дворце разыскивали! Уж потом нам невольницы сказали, что Тирак исчез, а вместе с ним – жена шаха, шахская дочь, Хоршид-шах, Махпари и Лала-Эмбар. Вот мы и пришли в лагерь, чтобы шаху о том сообщить.
Армен-шах от злости руки кусал, Газаль-малек от гнева клокотал, богатыри скорбели и горевали, а потом кто-то сказал:
– О шах, Мехран-везира тоже украли.
Армен-шах воскликнул:
– Лучше бы Мехрана этого вовсе на свете не было, не видать бы нам его никогда! Ведь все эти волнения из-за него и его затей! Если бы не он, что за дело нам было бы до Махпари? На этой истории с Махпари мы его раскусили: из-за речей его целый мир разорение постигло!
– Этого уж не воротишь, шах, – сказал Шахран-везир. – Надо нам поразмыслить, в этом деле разобраться. Ведь все это волнение и смятение было и есть из-за Махпари. Теперь же, когда они с Хоршид-шахом соединились, своих желаний достигли, домогаться ее невозможно и недостойно. Пока она была девушкой, пока мы надеялись, что замуж она еще не вышла, наши притязания были допустимы. Ведь с женщиной словно с жемчугом: пока она девушка, жемчужина несверленная, она редкостная драгоценность, пылинки воздушные ее не достигают, рука ныряльщика на нее не посягает, растет она во глубине моря господня, а люди ее домогаются – вдруг да и достанется им жемчужина! Но коли попала она в руки ловца жемчуга, завладел ею мужчина, стала она простой бусиной. И будь Махпари хоть черноокой гурией, вышедшей из рая, есть много других, лучше и знатнее ее, и среди них Газаль-малек может выбрать себе невесту. Потому что, раз Махпари замужем, домогаться ее неблагородно, тем более что она жена падишаха. Разве человек разумный станет покушаться на жену падишаха? Добиваться ее не положено, ни один мудрец этого не одобрит. А кроме того, о падишах, мать и сестра Газаль-малека в руках врагов. Следует нам послать к ним людей с большим выкупом, забрать у них Махане и Махсотун. Если шах прикажет, я поеду, постараюсь прельстить их золотом, разрешить это дело. Когда жена и дочь шаха вернутся, тогда поглядим, что дальше делать.
Шах сказал:
– Ты все рассудил правильно, делай, что нужно.
Шахран-везир приказал приготовить сто арабских коней с полной сбруей и снаряжением, сто красивых невольников в золотых кушаках, сто кошелей золота. Собрал он все это, чтобы ехать в лагерь Хоршид-шаха. Тут пришел к нему Канун, поклонился и стал просить его:
– О везир, возьми меня с собой, чтобы я мог увидеть Самака, поглядеть на него и придумать, как с ним справиться.
– Ладно, – согласился Шахран-везир.