Наверху, переводя дух после подъема на четвертый этаж, она ненадолго остановилась перед окном. За складами можно было различить обнаженный отливом мол: длинная вереница его почерневших подпорок уходила в пески рейда.
Макс поставил воду для кофе и подошел к стоящей у окна девушке.
— Вы смотрите на мол? Он такой трухлявый, что не сегодня завтра буря унесет его обломки в открытое море.
— В порту нет кораблей, — сказала девушка. — Порт без кораблей — это так грустно…
— Здесь все грустно. Не могу понять, зачем вы сюда приехали.
Она не ответила и обвела взглядом комнату. На столе, среди остатков обеда, переполненных пепельниц и пустых бутылок были разложены словари. Максу едва удалось найти место, чтобы поставить чашки, сахар и пакет молока.
Девушка не знала, что и подумать. Этот тип слишком стар, чтобы сойти за студента. Судя по его круглым очкам и бородке, он мог быть преподавателем или кем-то в этом роде, но тогда почему он занимает столь убогое жилище? Обои пузырились на стенах, облупившийся потолок расползался. Она взяла чашку в ладони и почувствовала, как тепло от фаянса растекается по ее рукам.
— Мне сказали, что здесь проходят сотни рабочих…
— Вы их увидите. Они будут выходить с верфей. В основном узбеки, татары, маньчжуры, несколько малийцев. На них вы бизнес не сделаете.
— Тогда я снижу расценки… Если я сегодня не заполучу первого клиента, я никогда уже этого не сделаю.
Ее слова болезненно отозвались в Максе. Он прекрасно видел, что малышка не имела большого опыта, но никак не ожидал, что она готовилась перейти Рубикон. Изысканный макияж явно был призван скрыть шокирующую молодость ее черт. Она конечно несовершеннолетняя. Должно быть, причиной этого прыжка в пустоту стало большое любовное разочарование, глупое желание мести, вызов. Макс очень хотел помочь девушке, но не имел ни малейшего представления о том, как к этому подступиться. Он сымпровизировал:
— Если вам некуда пойти, вы могли бы отправиться в «Медузу». Тамошняя хозяйка — мой друг. Если вы сошлетесь на меня, она поселит вас и будет кормить столько времени, сколько вы пожелаете.
— Проблема не в деньгах.
— Я так и понял. У вас идея фикс. Лучше бы вам немного успокоиться.
— Когда выходят рабочие?
— Через десять минут.
Она посмотрела в окно. Дождь почти перестал.
— Я должна вернуться туда. Спасибо за кофе.
Макс смотрел ей вслед и был не в силах произнести ни слова. К нему вернулось знакомое чувство беспомощности. События и люди уходили сквозь пальцы, как серый песок рейда, и не в его власти было ни замедлить течение, ни удержать хотя бы несколько крупиц.
Только что прозвучала сирена, и первые рабочие вышли из ворот. Некоторые садились на велосипеды, другие привычным шагом удалялись вдоль причалов. Два здоровых парня в синих робах крутились неподалеку, но приблизиться к девушке не осмеливались. Другие проходили толпой, даже не поворачивая голов.
До того момента, когда белый «ягуар» Константина Пупаракиса внезапно появился в конце причала, Максу казалось, что партия выиграна. Машина замедлила ход и, поравнявшись с фонарем, остановилась. Последовали непродолжительные переговоры вполголоса, и девушка исчезла в «ягуаре», который тут же рванул с места.
Отходя от окна, Макс чувствовал такую тоску, что у него пропало даже желание работать. Он грубо отодвинул словари и поставил на стол бутылку красного алжирского вина, на которую долго смотрел, как на врага, прежде чем вырвать из нее пробку и прильнуть губами к горлышку.
Тон проживал в одной из мансард «Медузы». Все звали его Капитаном, потому что раньше он был владельцем шаланды и еще потому что он всегда носил синюю морскую фуражку.
Перевозя тысячи тонн в трюмах своего суденышка, он побывал на всех судоходных путях от Роны до Дуная. Смотрители шлюзов очень любили его веселый нрав и луженую глотку, но еще больше им нравилась его жена, немка с золотистыми волосами, трижды избиравшаяся Королевой реки.
Тон крепко работал и неплохо зарабатывал. Он собирался организовать маленькую компанию из трех шаланд, но в один из заходов в порт на Рейне его жена не вернулась на борт. Вскоре он узнал, что она сбежала с баварским судовладельцем, навсегда оставив свой плавучий дом ради настоящего, каменного, с окнами в сад.
Тон не почувствовал ни ревности, ни отчаяния, лишь нечто вроде болезненной неприязни ко всем женщинам планеты. Один только вид юбки выводил его из себя и внушал ему мысль об убийстве. И прежде не слывший трезвенником, он пьянствовал теперь с утра до вечера. Когда он выпивал, его добрый нрав одерживал верх, а кровавые желания отступали.