В вагоне было темно. Вресье, по идее, должна сидеть там, где она ее оставила, в самом конце вагона. Скорее всего, она по-прежнему находится там. Но Леонард, поддерживая Реку под локоть, подтолкнул ее к крошечному купе справа от прохода. Внутри пахло пылью. Несмотря на дождь за окном, здесь было на редкость сухо. Дверь он оставил чуть приоткрытой.
Они сели на мягкое сиденье, и их бедра соприкоснулись. Река тотчас почувствовала дрожь в коленях, пусть даже едва заметную.
— Я должен тебе что-то сказать, — произнес он.
Но она, как и тогда, на польдере, поднесла палец к губам. Но на этот раз ей не было стыдно.
Леонард молчал, и пару секунд царила тишина, которую нарушал лишь перестук колес. А затем он наклонился и припал губами к ее губам.
Ей же оставалось только надеяться, что именно это он и хотел ей сказать.
В купе было темно, и Маус не мог разглядеть ее лица, зато он ощущал запах ее волос, влажных от дождя.
Когда она поднесла палец к его губам и не стала его отнимать, он не смог сказать ей того, что хотел. Не сейчас. Это было не то, что он намеревался сделать, но так уж получилось, и он наклонился к ней, примерно зная, где находится ее лицо. Маус нашел в темноте ее губы и прильнул к ним в поцелуе.
Его рука скользнула к вороту ее платья, застегнутого сзади на все пуговицы, а ее рука, которая до сих пор покоилась у него на груди, скользнув выше, под пальто, стянула один рукав, после чего снова легла ему на сердце.
Маус отстранился лишь настолько, чтобы, пока он говорил, губы его могли слегка касаться его губ.
— Ты уверена? — спросил он.
Река ничего не ответила, зато поднялась с места. Пружины сиденья тотчас скрипнули — единственный звук, который нарушил тишину кроме перестука колес. Затем ее запах сделался слабее, и он услышал шорох одежды. Он знал — стоит ему протянуть руку, как он прикоснется к ней.
Тогда он тоже поднялся, достал из-за пояса «вельрод» и бросил его на пол. Сняв набитый английскими фунтами плащ, он тоже бросил его на пол. Затем стащил рубашку, поношенные ботинки, тонкие хлопчатобумажные носки и забрызганные грязью брюки. Оставшись голым, он тотчас продрог, и его начала бить мелкая дрожь.
Нет, не так он представлял это себе. По идее, мать должна была представить его этой девушке. По идее, он должен был встретиться с ее родителями в их квартире, выпить вместе с ними кофе с пирожными. По идее, он должен был пригласить ее в кино или в дансинг, и лишь спустя несколько месяцев, полюбить ее. Нет, все должно было быть совсем не так. Но теперь ничего не изменишь.
— Леонард, — прошептала Река, и пружины сиденья снова скрипнули.
Ощущая рядом с голенью мягкое вагонное сиденье, он протянул руку и дотронулся до ее бедра. Обнаженного, покрытого гусиной кожей. Река вздрогнула, а его пальцы скользнули выше по бедру.
— Мне холодно, — солгала она. Вагон неспешно раскачивался из стороны в сторону. Он нащупал под сиденьем одеяло и набросил сверху на них обоих. Он лежал рядом с ней, вернее, оба лежали на боку на узком вагонном сиденье. Река была теплой на ощупь, теплее даже, чем горячий воздух, что врывается в окна вагона метро в жаркий августовский день. Она протянула руку и взяла в ладонь его член. Ее рука дрожала точно так же, как в тот первый раз в поезде.
Он положил руку на ее обнаженную спину и провел пальцами вдоль позвоночника до самых ягодиц. Он привлек ее к себе и как можно крепче прижал. Затем прикоснулся к ее груди и, взяв ее в ладонь, провел пальцем вокруг соска, затем припал к нему губами.
— Прошу тебя, — прошептала она. В темноте ее голос показался ему совсем юным.
Он вошел в нее, и Река негромко всхлипнула.
— Ga door, alsjehlieft, ga door, — прошептала она. — Mein lief, — добавила она еле слышно, — mein lief.[30]
Ему показалось, будто он понимает ее слова, потому что они были похожи на немецкие. Их ритм совпадал с ритмом вагона, с перестуком колес на стыках рельс. И перестук этот напоминал звук шагов, и каждый такой шаг, казалось, приближал их к дому. Он ощутил знакомый прилив жара и напрягся внутри нее. Река прошептала что-то по-голландски, чего он, однако, не понял. Впрочем, какая разница, она может говорить что угодно, но он все равно будет ее любить.