Кстати, этот процесс ломки социального и бытового укладов старой деревни, процесс противоречивый и трудный, сопряженный с экономическими и духовными издержками, вызвал в литературе еще одну своеобразную реакцию: сентиментально-романтический взгляд на крестьянскую жизнь. Истоки его самые благородные: ревностное отношение к отчей, деревенской земле, опасение, как бы не оборвались в ходе социальных и технических катаклизмов извечные духовные связи человека с землей.
Вопрос, имеющий принципиальное значение для последующего развития нашей культуры и цивилизации, для формирования духовного фундамента коммунистического общества. Этот вопрос ставит сама жизнь. Важно найти на него точный ответ. Ответ этот не может быть сентиментально-романтическим. Вот почему невозможно принять эстетизацию старины ради старины, идеализацию патриархальных форм крестьянской жизни, сентиментальные вздохи вокруг сарафанов и кокошников. И как важно учителю уметь самому и учить юных читателей соотносить явления прозы и поэзии с процессами жизни действительной, вырабатывать у них социальный и конкретно-исторический подход к литературе, с тем чтобы они могли поверять литературу жизнью, видеть за литературой жизнь. Важно опираться на свидетельства жизни и на те художественные документы действительности, которые оставила нам великая литература прошлого.
Не уйдешь от трезвого и неопровержимого факта, что патриархальный уклад быта крестьянской жизни складывался еще в пору натурального хозяйства и исторически принадлежал своему времени, что сама двойственность крестьянской природы (с одной стороны, крестьянин-труженик, а с другой — собственник) обусловливала не только красоту нравственных, духовных начал, но и идиотизм деревенской жизни, формировала разные характеры, в том числе и подобные тем, которые запечатлены в рассказе «Дома» А. Макарова.
И если уходят в небытие изуверство, жадность и деревенская дикость, трезво описанные еще Г. Успенским, Чеховым и Буниным, если сегодня на моей родной Вологодчине девушки носят не кокошники и сарафаны, а нейлоновые кофточки и современные прически, если строят там не церкви, а новые, светлые школы, если по вечерам идут не на гулянья, не на игрища, а в кино или клуб, — нечего по этому горевать.
Другая сторона вопроса — в том, что устранение противоположности между городом и деревней ни в коей мере не означает уничтожения духовной красоты деревни, прелести русской природы, перерыва нравственно обусловленных трудом на земле традиций сельщины. Новая культура, новый быт и новая жизнь деревни должны строиться на естественном многовековом фундаменте трудовых, демократических, народных традиций.
Не может не тревожить бездушность, с которой мы относимся порой к тому, что извека считалось корневой системой всей нашей духовной культуры, — к историческим, исконным традициям народной красоты. Тревожит равнодушие, с которым сталкиваешься порой у молодежи к тому, что свято: к поэзии и красоте родного края, его истории, его преданиям, его прошлому, а следовательно, и будущему.
Тревога эта в нашей литературе законна и оправданна; неоправданно, когда она оборачивается наивно-сентиментальной идеализацией старины. С подобным консервативным взглядом на деревню в свое время спорил еще Чернышевский. Уже в ту пору он явственно видел опасность приукрашивания уклада жизни старой русской деревни, ее противоречивого, во многом заскорузлого, жестокого быта, далеко не идеальных нравов, далеких от совершенства характеров. Он не принимал литературу, которая, по ироническому определению Чернышевского, идеализировала народный быт, изображала простолюдинов «такими благородными, возвышенными, добродетельными, кроткими и умными, терпеливыми и энергическими, что оставалось только умиляться над описаниями их интересных достоинств и проливать нежные слезы о неприятностях, которым подвергались иногда такие милые существа, и подвергались всегда без всякой вины или даже причины в самих себе».
Для верного понимания противоречий развития современной прозы и критики целесообразно, с точки зрения методики и методологии, опираться на факты действительности, на художественные свидетельства классиков, равно как и на те идейные богатства, которые заключает в себе наша демократическая критика.
Будучи выразителем интересов крестьянства, народа, заступницей за «оскорбленных и униженных», наша демократическая критика тем не менее всегда предостерегала литературу, в особенности народническую, демократическую литературу от опасности идеализации народной жизни.