Мы узнаем немало такого же рода убийственных для героя подробностей, настежь распахивающих перед нашими глазами пустую душу Федора Андреевича. Это — и обширная его библиотека, собранная усилиями и хлопотами заводской библиотекарши, в которой он ничего не читал; и любовь его к прежней директорской — «генеральской» форме, напоминавшей «времена, когда знали цену авторитетам»; и высокомерие, с которым он относился к «простым» людям — домработнице Агафье или старому хлопотуну Степану Фомичу, ненароком, против желания бывшего директора, оказавшегося вместе с ним на рыбалке.
Образ современного обывателя, которого не столько проводили на пенсию, сколько «выставили за дверь» за «недоверие к подчиненным, единовластие и прочую чепуху, даже перерожденцем окрестили», обрисован в повести с полной, даже порой чрезмерной, несколько навязчивой убедительностью. И если бы дело было только в этом характере, — вряд ли стоило ради этого писать целую повесть.
Но особенностью творческой манеры Носова является тот подчас неброский, но всегда напряженный психологический драматизм, его умение сквозь быт и повседневность нащупать тот пик внутреннего существования личности, которые и определяют глубину его писательского проникновения в суть непростых явлений жизни и человеческих характеров. Причем Носов умеет делать это с поразительной, певучей легкостью и естественностью.
Вот и драма, которая легла в основу повести «Не имей десять рублей...», пробиваясь сквозь быт, необязательные, казалось бы, случайные разговоры, которые ведут старые рыбаки, вдруг поднимается до большой, высокой, нравственно важной для всех людей проблемы. В конечном счете это все та же проблема, все тот же вопрос о нравственном идеале, духовном и нравственном фундаменте личности в современном мире.
Я уже говорил, сколь наивно и неправильно сводить этот идеал в творчестве Носова только к деревне, а уж тем более — к патриархальной старине. Здесь я полностью согласен с автором книжки о Носове Виктором Чалмаевым, который пишет: «Художник ищет Россию, ищет человечность и красоту не в глуши, не вдали от города, — хотя многие его рассказы и дают внешнее основание предположить, что она, Россия, для него где-то или «за долами, за лесами», или в «чистом поле за поселком», или там, где «шумит луговая овсяница»... Но это ошибочное мнение. Писатель не ищет оазисов не затронутой ничем чистоты и тишины, патриархальной души. Нелепые и тупиковые противопоставления города и деревни глубоко чужды Носову».
Да и может ли быть иначе, если Носов биографией своей наглядно опровергает реальную возможность такого противопоставления, если он родился и вырос в крестьянской семье, глава которой в годы Советской власти стал мастеровым, рабочим, овладев профессиями слесаря, молотобойца, кузнеца, котельщика, если с раннего детства своего Носов равно любит и уважает не только крестьянский, но и фабричный, заводской труд.
«Мы, мальчишки с нашей улицы, — вспоминает писатель свое босоногое детство, — часто бегали на завод и сквозь пыльные, закопченные окна наблюдали, как работают наши отцы. Это было время первых тракторов... Неуклюжие, с огромными широкими колесами, унизанными зубьями, с железным дырчатым сиденьем для тракториста, они тогда казались нам чудом техники... Мы бежали за медленно колесившими из ворот завода тракторами — полуголодные (шел 33-й год), плохо одетые, не знавшие, что такое крепкие ботинки, но были полны счастья бежать за этими машинами хоть на край света».
Слова, свидетельствующие о зыбкости, условности тематических границ в литературе, о широте и объемности душевного, духовного опыта и творческих интересов писателя, что важно подчеркивать и преподавателю литературы в его работе с юными читателями.
Не только многовековой нравственный опыт народа в высших его проявлениях, не только испытания войны, но и революционные традиции рабочего класса для Евгения Носова — мера человека, обоснование нравственности. Забвение этих традиций, как и обрыв связей с народной жизнью или утрата памяти войны, ведут, по убеждению писателя, к бездуховности и безнравственности. И заметим для самих себя: только в абстрактно-логическом мышлении, возможна столь резкая дифференциация этих фундаментальных, с точки зрения писателя, нравственных основ современной личности и общества. В творчестве же писателя они живут естественной жизнью, а потому слиты в нерасторжимое единство, в основе которого лежит конечный исток нравственности — социальная сущность человека, его деятельность по преобразованию мира и себя, труд человеческий: в поле, в кузнице, в цеху или в космической лаборатории.