«— Выздоравливай, мама. И не думай ни о какой смерти.
Ночью старуха умерла».
Итак, нравственный суд завершен. Вопрос поставлен. Не малой важности вопрос: об угрозе бездуховности, обесчеловечивающей людей. И в этом — ценность повести В. Распутина. Мой спор с ним начинается там, где, не довольствуясь постановкой вопроса, он пытается дать ответ.
Один из лучших эпизодов в повести — тот, где рассказывается, как на другой же день после приезда Люся отправилась в лес. Эта прогулка по окрестным, таким знакомым и уже забытым местам была для нее и путешествием в прошлое, и мучительно больным и сладостным воспоминанием. Прогулка эта описана В. Распутиным с редкой пронзительностью и волнует, как немногие страницы в книге. Вглядываясь сквозь увеличительное стекло искусства в смятенную душу Люси, для которой это путешествие в прошлое одновременно и праздник, и мука, и кара, писатель намеренно гиперболизирует ее переживания. «Бежать, бежать, — твердила она. — Зачем, ну зачем она вылезла из деревни? Кто ее сюда гнал? Что она здесь забыла? «Забыла?!» Мысль вдруг задержалась на этом слове и придвинула его к Люсе ближе. Забыла... Вот оно, наконец-то, что, не открываясь, почти с самого начала изводило ее какой-то молчаливой давней виной, за которую придется держать ответ. В самом деле, там, в городе, в своей новой жизни, Люся все забыла — и воскресники по весне, когда заготавливали дрова, и поля, где работала, и завалившегося Игреньку, и случай у черемухового куста, и многое-многое другое, что бывало еще раньше, — забыла совсем, до пустоты...»
Размышление это — ключевое для идейной структуры повести. И — бесспорное, если иметь в виду мысль о Родине, Отчизне, кровной связи с землей, где ты родился и вырос, как духовном истоке человеческой личности.
Оно становится спорным, поставленное в иной, куда более обширный и абсолютный контекст.
У читателя может возникнуть впечатление, будто объяснение внутренней ущербности героев, которых он судит образом матери, автор видит в их оторванности от той естественной почвы, из которой взросла и окрепла душа Анны. От почвы крестьянской.
Но ведь почва народной, трудовой жизни не исчерпывается деревней, и крестьянский труд в такой же мере обусловливает нравственность, как и любой другой, — сельский или городской, фабричный или заводской или сугубо интеллектуальный. И душевная скудость той же Люси определяется вовсе не тем, что, став горожанкой, она «до пустоты» забыла деревню, но всем образом жизни ее души как в городе, так и в деревне. По сути дела, зависимость тут, скорей, обратная, не потому ли Люся и забыла тайну своего детства, что выросла с пустой душой?..
Неточности осмысления воспроизводимой действительности не могут не сказываться и на истинности повествования. Жертвой оказалась в данном случае Таньчора — любимица матери, которая росла человечком редкой душевности и доброты. И вот она-то вовсе не приехала из своего-далекого Киева к умирающей матери, нанесла ей самую тягостную обиду. Писателя не занимает вопрос, почему не приехала Татьяна, могла ли она — такая, какая есть, — не вырваться в родную деревню, чтобы похоронить мать. Не приехала — и все тут. Это нужно автору для сюжета и конструкции мысли, но характер, даже намеченный и действующий «за сценой повествования», рушит эту конструкцию, потому что в равнодушие и душевную холодность Таньчоры не веришь, как не веришь вместе с матерью и в то, что она не могла не приехать к ней. И удивительно ведь: именно в Таньчоре, вопреки желанию и намерениям автора, по тому немногому, что сказано о ней в повести, угадываешь натуру родную, близкую и родственную старухе Анне, в ней видишь воспреемницу света ее души.
В повести В. Распутина «Живи и помни» народные характеры, столь любимые писателем, поставлены в испытание крайнее, испытание войной. И в этом Распутин близок, верен Абрамову, Астафьеву, Носову.
Если «Последний срок» — повесть о драматической судьбе старой крестьянки, бабки Анны, то повесть «Живи и помни» — о трагической судьбе молодой крестьянской женщины Настены.