В литературе последних лет создана своеобразная галерея истинно героических характеров, характеров русских женщин. Эти своеобычные и резкие характеры, открытые современной прозой, проявляют себя, как правило, в тяжкую пору войны, в трудные предвоенные, военные и послевоенные годы.
И вот, к Катерине из «Привычного дела» В. Белова, Василисе Мелентьевне, Пелагее и Лизке Пряслиной из романов и повестей Ф. Абрамова, Фене из романа «Ивушка неплакучая» М. Алексеева, бабке Анне из повести «Последний срок» В. Распутина прибавился еще один характер, раскрывающийся в обстоятельствах исключительных, особенно тяжелых и трагических — Настена, главная героиня повести «Живи и помни».
Трудную художественную задачу поставил перед собой писатель: Настена ощупью находит, а вернее, так и не находит достойного выхода, потому что смерть человеческая, самоубийство на которое она пошла, ни решением, ни выходом быть не могут. Самоубийство Настены — это суд, высший суд над дезертиром Андреем Гуськовым, ее мужем и любимым, предавшим ее и самого себя. А впрочем, это суд и над самой собой, над своей бабьей, женской слабостью и жалостью, над своей любовью к недостойному человеку, которая оказалась в какой-то момент сильнее ее.
Удивительно сложный и притягательный женский образ создан В. Распутиным в повести «Живи и помни». Он воплощает стихию и власть добра и любви как ту всепоглощающую, бездонную силу, которая из века лежит в основе народных характеров, подобных Настене или бабке из «Последнего срока» В. Распутина или Катерине из «Привычного дела» В. Белова, Лизке Пряслиной из трилогии. «Пряслины» Ф. Абрамова. Всю свою жизнь Настена «мечтала отдавать больше, чем принимать, — на то и дана ей эта удивительная сила, которая тем удивительней, нежней и богаче, чем чаще ею пользуются». С глубоким проникновением в психологию и внутренний мир женщины рассказывается в повести об исполненной неразрешимых противоречий любви Настены к своему оборотню-мужу, о борении противоположных чувств к нему: жалости и отвращения, нежности и брезгливости, наконец, той всепоглощающей доброты, которая, казалось бы, на грани всепрощения.
Но умом своим Настена понимает, что прощения дезертиру-мужу нет и быть не может, вот почему в ее сердце зарождается своеобразное чувство вины, ее собственной вины за содеянное им. «Без вины, а повинна». Значит, чересчур сильно любила, для себя любила, чересчур сильно ждала и звала. «Раз ты сам виноват, то и я с тобой виноватая. Вместе будем отвечать. Если бы не я — этого, может, и не случилось бы. И ты на себя одного вину не бери... Плохо, значит, я тебя остерегала. Или не говорил ты мне, раз не выдержал, или не хватило на тебя моей заботы, или еще что. Ты от моей вины не отказывайся, я ее все равно вижу», — втолковывает она Андрею, который не в силах даже понять ее, не в силах понять всю меру и степень ее подвижничества, самоотречения и любви, которые для нее-то и не самоотречение вовсе, но порыв души, естественный, как дыхание. Повесть В. Распутина как раз и передает всю степень подвижничества в любви русской женщины, способной, как когда-то героини Достоевского, взять на себя вину другого, разделить ее с любимым, сколько бы страшной ни была эта вина и расплата за нее.
Это внутреннее чувство вины, которое все острей овладевает Настеной и достигает трагической остроты, когда она уже не может скрывать беременность — результат тайной своей любви, быть может, как ничто другое, обостряет противоречие, изначально заложенное в той жизненной ситуации, в которую она попала. Противоречие между таким высоким и неоспоримым человеческим чувством, как любовь, и той особой социальной ситуацией, в которой это чувство, как оказывается, не имеет права на существование, становится и бедой, и виной.
Повесть «Живи и помни» не только и, пожалуй, не столько о любви, сколько о войне, Великой Отечественной войне, о том, что значила эта война для народа и каждого человека. Страницы, рассказывающие о подвиге сибирской деревни в годы войны, о том, как работали на колхозных полях и на лесозаготовках оставшиеся без мужиков женщины и дети, как приходили похоронки, как возвращались с войны редкие, оставшиеся в живых покалеченные солдаты; страницы о том, как пришла в деревню весть о конце войны, о праздновании нищей и голодной деревней долгожданного Дня Победы, пожалуй, лучшие в повести. Такая суровая и неподдельная правда жизни встает с этих страниц, что она с неумолимостью заставляет и нас, читателей и Настену по-новому взглянуть и на ее любовь, и на ее беду.