И дело опять-таки не только в ненатуральности такого рода ситуации, но еще и в том, что ребята, их реальная психология и человечное поведение словно и неинтересны автору. Ситуация эта лишь повод для романтической тенденции: «Такая тишина, такая пустыня легла между учителем и его учениками, что трудно было себе представить, как они могут находиться под одной крышей, дышать одним воздухом. Они не были родственниками, они не были односельчанами, ему даже показалось, что они не являются детьми одного и того же народа...»
Учитель Хория, образ поначалу живой и реальный, постепенно, именно из-за ненатуральности переживаний, связанных с судьбой Звонницы, а затем еще и с изменой (мнимой или действительной — неясно) жены, все в большей степени начинает превращаться в искусственно романтизированный рупор авторских идей.
Такого рода противоречие между реалистической и, условно говоря, сентиментально-романтической тенденциями в искусстве становится характерным для какой-то части современной прозы. И в первую очередь — той лирической, поэтической прозы, которая утверждает нравственные ценности истории, духовные ценности многовековой народной, крестьянской жизни на материале ли русском, молдавском, украинском или армянском. Обоснованна и гуманистична забота о преемственности всего лучшего в духовных традициях прошлого, о сохранении этих ценностей в современных условиях социального и научно-технического прогресса. Но при недостаточной четкости социальных позиций такого рода эмоциональная тревога может порой обернуться тоской по прошлому вообще, сентиментальным, элегическим романтизмом по отношению к нему. А, как известно, нравственный идеал органически сопряжен с идеалом эстетическим.
Суть этой проблемы применительно к повести «Запах спелой айвы» состоит, думается, в противоречии между исходными реалистическими началами поэтичной прозы И. Друцэ и его полемическим проповедничеством, оборачивающимся чисто романтической тенденциозностью, небрежением к психологическим мотивировкам, устремленностью к прямому лирико-публицистическому выражению определенного комплекса нравственных идей. В той степени, в какой лирико-патриотическое чувство, составляющее пафос повести «Запах спелой айвы», возникает как естественный результат художнического исследования народной жизни, повесть эта достоверна и правдива. Но там, где поэзия реальности подменяется декларативной проповедью, где главным для художника становится не постигаемая им действительность и не характеры, вырабатываемые ею, но субъективная патетика, проза как рупор авторских идей, — достоверность уходит. Уходит подлинно реалистическое искусство.
И тогда даже такому талантливому и тонкому художнику, как Друцэ, вдруг изменяет вкус: пожилые, и молодые, и совсем юные женщины, официантки и студентки, и просто «падшие создания» без конца объясняются в любви его герою только потому, что у него «высокий рост». «Ну что за напасть, — размышляет про себя герой, — вторую таблетку валидола приходится глотать, а эти идиотки прут навалом!»
Ненатуральна во многом, как мне представляется, и история любви героя и «смуглой красавицы Жанет». Прежде всего неясна до конца сама Жанет, эта «красивая... хмельная зараза», для которой поцелуи были «любимым видом спорта». Непонятно, как она выросла такой в деревне, которая описана в повести «Запах спелой айвы». И потом: как можно эффектно ввести в действие «смуглую красавицу Жанет» и, выдав ее замуж за героя, с середины повествования начисто забыть о ней, пока ее не вспомнит по необходимости, в качестве предмета сплетни, проходимец Балта и не представит эту романтическую красавицу ни более ни менее, как своей возлюбленной? И при этом ни автора, ни (самое странное!) героя нимало не занимает вопрос: виновата ли в действительности перед мужем смуглая красавица Жанет? Хотя если она виновата, то по законам реализма от эдакого соприкосновения с пошляком Балтой мгновенно рушится образ Хории. Он реагирует на сплетню Балты так, что вполне уравнивает себя в нравственном отношении с ненавистным своим антиподом. Но для автора в данном случае такие «мелочи» не имеют значения, он и здесь не особенно затрудняет себя мотивировками и объяснениями.
А это и есть приметы прозы на романтических пуантах. Воспринимать ли эти приметы как достоинство? Думается, вопрос риторический. Понимает ли сам писатель ограниченность такого «романтизма»? Как показывают некоторые художественные решения в повести «Запах спелой айвы», — не всегда. Но для будущего И. Друцэ важно то, что «романтические» эти решения противоречат всему духу его творчества, где высокая правда жизни соединена с лиризмом и поэтичностью, равно как и лучшим страницам повести «Запах спелой айвы». Залог успеха и секрет очарования прозы И. Друцэ — в верности самому себе, писателю-реалисту.