— Она была такой милой, Алан. Если не принимать в расчет эти страхи… — Кельда вздохнула.
— Нисколько не сомневаюсь. Джонс была больна. Серьезно больна. Ее страхи существовали лишь в ее воображении. Но она жила с ними.
Кельда невесело улыбнулась, словно благодаря меня за то, что я не прошу ее отказаться от любви к подруге.
Не услышав до сего момента ничего такого, что оправдывало бы необходимость в экстренном сеансе, я терпеливо ждал, а потом, не дождавшись, решил хотя бы попытаться посеять зернышко, пусть даже и без надежды увидеть в скором времени росток.
— Думаю, Джонс не первая, кого вы пробовали спасти.
— Что?
Я не стал спешить с объяснением.
— Большая часть того, что мы с вами обсуждали на предыдущих сеансах, касалось Джонс или Розы Алиха. Можно даже сказать, что и ваша жизнь в значительной степени оказалась подчинена задаче спасения этих двух людей и нейтрализации последствий связанных с этим действий.
Она не вскинулась, не попыталась, как я ожидал, отмахнуться от сделанного мной вывода.
— Я… э… я…
Кельда отвела глаза.
— Продолжайте.
Она наморщила нос, и ее лицо приняло выражение, которого я никогда прежде не видел.
— Я не рассказывала вам о своем… детстве.
«Вот мы и подошли к главному. Наконец-то».
— Нет, Кельда, не рассказывали. Вы вообще очень мало говорили о своей семье.
— Вы уже догадались почему, правда? Вы уже знаете?
— Знаю ли я, что случилось с вами в детстве? Нет, не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Допускал ли такую возможность? Да, конечно. У каждого из нас своя история.
Она замолчала. На протяжении последующих двух минут никто из нас не произнес ни звука. Она даже перестала растирать ноги. Что это было: раздумье или побег от реальности? Я не знал.
Если бы меня попросили высказать мнение, я бы сказал, что Кельда пытается найти возможность переменить тему, не дать мне заглянуть в ее прошлое. Я бы сказал, что ее психологическая оборона так же эффективна, как и ее отшлифованные многочасовыми тренировками навыки владения оружием.
И я бы ошибся.
— У нас возле дома росло дерево. И отец соорудил на нем что-то вроде домика для меня и моей младшей сестры. В этом домике была крыша из шифера, занавески на окнах и даже коврики на полу. Мы проводили в нем все свободное время.
Дерево стояло так близко, что я могла залезть на него прямо из окна спальни. Иногда я тихонько пробиралась по ветке и пугала сестру, когда та играла одна. Один раз…
Произнеся «один раз», Кельда не сделала паузу.
Она остановилась.
Ничего не оставалось, как слегка подтолкнуть ее.
— Продолжайте.
Моя пациентка тяжело вздохнула.
— Мне было тогда двенадцать, сестре восемь. Однажды, однажды вечером, после обеда, я прокралась в наш домик и увидела… В общем, с ней там был парень из соседнего дома. — Она закрыла глаза. — Остальное вы знаете.
— Нет, не знаю.
Кельда открыла глаза и посмотрела так, словно собралась прожечь меня взглядом. Мне даже захотелось отодвинуться.
— Я вытолкнула его из домика. Он свалился на землю и сломал шею. Вот и все.
— Вы спасли ее?
— Шутите? Я опоздала. Всегда опаздываю. Но я наказала его. После того дня он уже не мог ходить. Не сделал больше ни шагу.
Все ясно. Плохой сосед нападает на маленькую девочку. Виновный наказан.
Все ясно?
Вряд ли.
— Это ведь еще не все, верно? — спросил я.
— Что?
— Его парализовало. Но это еще не все, верно?
Кельда кивнула:
— Вы правы. Не все. Парень повредил голову. Не мог разговаривать. Не мог общаться.
Огонь в ее глазах потух, голос отдавал холодом.
Очень часто самой важной частью моей работы является констатация очевидного. Что я и сделал.
— Это означает, что он так и не смог рассказать, почему это сделал. Не смог рассказать, что его заводит.
— Не смог.
— И потому у вас осталось чувство… какое?
Желваки скул напряглись. Но лишь на мгновение.
— Итак, Том Клун не имеет никакого отношения к смерти Джонс, — бесстрастно произнесла она.
Смена направления произошла так быстро и внезапно, что я почувствовал себя игрушкой некоей нечеловеческой силы.
— Нет. Выходит, что нет. Вы сменили тему, Кельда.
— Неужели? В таком случае…