— А ты не относишь этот случай к категории необычных?
Я едва не рассмеялся — интересно было бы послушать того, кто сочтет его обычным.
— Нет. У меня нет для этого никаких оснований.
— Вот и хорошо. Уверена, Том нуждается в твоей помощи.
Я промолчал, потому что не знал, как на это ответить. Не знал, стоит ли рассказать ей о каменщике, боящемся, что возненавидит кирпичи. Не хотелось признаваться и в том, что в случае с Томом я трактовал сомнения не в его пользу.
— Только не делай так больше, ладно? Не позволяй себе таких глупостей. Не надо.
С защитой по этому пункту у меня все было в порядке.
— Я хочу, чтобы Грейс знала разницу между хорошим и плохим. Хочу, чтобы она понимала, что самое главное — это люди. И, принимая во внимание то, чем мы с тобой занимаемся, думаю, нам так или иначе придется становиться частью ее уроков.
— А я хочу, чтобы Грейс знала своего отца.
— Ладно.
Я снова проиграл. Мы обсуждали это раз пятьдесят, и на моем счету было ровным счетом ноль побед.
Я зачерпнул ладонью воды, и она тут же начала уходить в невидимые щели между пальцами.
— Не могу с тобой спорить. И не знаю, правильно поступил тогда или нет. Это то же самое, что и справедливость. Думаешь, что ухватился за нее как следует, а она растекается между пальцами. Смотришь — а в руке-то пусто.
— Добро пожаловать в мой мир, — улыбнулась Лорен. — Представь, что балансируешь на заборе. Оглядываешься, осматриваешься и выбираешь, на какую сторону спрыгнуть. И ничего больше. — Она провела ладонью по моему плечу. — Мне лишь нужно знать, что ты всегда, всегда будешь включать в свои уравнения Грейс и меня.
Я кивнул. Зачерпнул еще пригоршню воды.
— А у тебя никогда не бывает никаких сомнений? Разве тебя не посещают порой мысли, что твое правосудие могло бы быть лучше, справедливее того, которое отправляет система?
— Бывают сомнения. И мысли посещают. Часто.
— И что ты тогда делаешь?
— Я отступаю перед системой. Работать должна она.
— Даже если знаешь, что она несовершенна?
— Конечно. Но она несовершенна почти по определению. В конце концов, выбирая жизнь в цивилизованном мире, мы отказываемся от принципа справедливости в его элементарном понимании. Подлинное, истинное, удовлетворяющее всех правосудие, при котором наказание реально равнозначно преступлению, потребовало бы от нас делать то, что цивилизованное общество делать не решается. Что есть, то есть. Система несовершенна.
Я снова зачерпнул пригоршню воды, но, как ни старался, она все равно ушла сквозь пальцы. Похоже, Лорен несовершенства нисколько не мешали.
— Послушай, когда ленч? — спросила она, и я подумал, что моя жена, должно быть, успела заметить шикарную вывеску расположенного в главном корпусе ресторана «Элис».
— Оставил часы в вигваме. Думаю, через полчаса или около того. По плану у тебя после ленча массаж лица. А потом массаж ног.
Моя жена обожает массаж.
— Серьезно? Массаж в вигваме?
— Вот именно.
— А чем ты собираешься заняться, пока мне будут делать массаж?
— Прогуляюсь. А точнее, хочу посмотреть, можно ли управлять каноэ, если одна рука в гипсе.
Лорен усмехнулась:
— Вот и ответ на твой вопрос. Правосудие — это то же самое, что управлять каноэ, когда одна рука в гипсе. Но у нас ведь еще есть полчаса до ленча?
Я кивнул:
— Времени вполне достаточно.
— Для чего?
Ее рука под водой скользнула вниз.
— У каждого из нас бывает своя черная полоса.
— И обычно мы их преодолеваем? — спросил я.
— Да, — ответила она. — Обычно преодолеваем.