Элизабет Гилберт
Самая лучшая жена (Pilgrims)
Самая лучшая жена
Маме и папе с огромной любовью
Когда апрель обильными дождями
Разрыхлил землю, взрытую ростками,
И, мартовскую жажду утоля,
От корня до зеленого стебля
Набухли жилки той весенней силой,
Что в каждой роще почки распустила,
А солнце юное в своем пути
Весь Овна знак успело обойти,
И, ни на миг в ночи не засыпая,
Без умолку звенели птичьи стаи,
Так сердце им встревожил зов весны, -
Тогда со всех концов родной страны
Паломников бессчетных вереницы…
Джеффри Чосер [1]
Паломники
Когда мой старикан сказал, что нанял ее, я хмыкнул:
– Девку?
Девку – и это притом, что совсем недавно баб на это ранчо не брали работать даже поварихами, потому что пастухи на них слишком часто пялились. Да и не только пялились. И даже на страшненьких поварих. И даже на пожилых.
В общем, я сказал:
– Девку?
– Она из Пенсильвании, – сказал мой старикан. – Работать будет хорошо.
– Откуда-откуда?
Когда про это узнал мой брат Кросби, он сказал:
– Если девка возьмется за мою работу, мне придется подыскивать себе другую.
Мой старикан зыркнул на него:
– Я слыхал, что ты через перевал, что зовется «Голландской печкой», в этом сезоне ни разу не проезжал без того, чтоб не заснуть в седле, а не спал, так книжки свои треклятые читал. Так что, может, тебе и вправду пора новую работенку приискать.
Он рассказал нам, что она как-то добралась в наши края из Пенсильвании на такой жутко задрипанной машине, что он таких отродясь не видывал. Пять минут она упрашивала его взять ее на работу, а он-то почти сразу согласился. Она даже руку согнула, чтобы он пощупал, какой у нее бицепс, но он щупать не стал. Сказал, что она ему сразу глянулась, с первого взгляда. А уж он столько пожил, что глазам своим доверял.
– Вам она тоже понравится, – сказал он. – Сексуальная, как кобыла. Симпатичная, здоровая. И крепкая.
– Тебе восемьдесят пять лошадей прокормить надо, а ты все считаешь, что кобылы сексуальные, – сказал я, а мой брат Кросби добавил:
– Уж такого секса у нас тут просто завались.
Ее звали Марта Нокс, ей было девятнадцать, и ростом она была с меня. Ноги полные, но не жирные, на ногах – ковбойские сапожки. Сразу видно, что новехонькие, самые дешевые в магазине и самые первые, которые она себе купила. Подбородок у нее был тяжеловат, и если он когда и двигался, так только тогда, когда у Марты двигались лоб и нос. А зубы такие, что их, можно сказать, было видно даже тогда, когда у нее рот закрыт. А главное – темно-каштановая коса. Висела посередине спины – толстая, как девичья рука.
Как-то вечером в самом начале сезона я танцевал с Мартой Нокс. Был выходной, и можно было спуститься с горы, напиться в стельку, позвонить по телефону, постирать бельишко, подраться. Марта Нокс танцевать была не любительница. И со мной она танцевать не хотела. Это она мне сразу разобъяснила – несколько раз повторила, что танцевать со мной не станет, а когда наконец согласилась, не пожелала бросить сигарету. Сигарету она держала в опущенной руке, так что за эту руку я ее взять не мог. Ну а я держал в руке бутылку пива – для ровного счета, – так что она обнимала меня одной рукой, и я ее тоже. И хоть танцевать она была не любительница и со мной танцевать не хотела, но все-таки мы с ней стали медленно покачиваться, и у нас обоих одна рука была свободна, как у ковбоя на родео, когда он скачет на быке, – он же правой рукой ни за что не держится. Марта никуда особенно не смотрела – только за мое левое плечо. Казалось, та девушка, которая сейчас не так уж плохо танцует со мной, была Марте незнакома и знакомиться с ней у нее большой охоты не было.
Мой старикан еще вот что говорил насчет Марты Нокс: «Она не красотка, но, похоже, знает, как себя подать».
Что верно, то верно – мне хотелось потрогать ее косу. Мне сразу захотелось потрогать ее косу, как только я ее увидел, а уж когда мы танцевали – захотелось особенно. Но я не стал этого делать и бутылку с пивом на землю не поставил. Уж не знаю, как там Марта Нокс умела себя подать. По-моему, никак не подавала.
Больше мы в тот вечер не танцевали и вообще потом не танцевали, потому что сезон был долгий и мой старикан нас нагружал работой под завязку. Не было больше выходных на целый день, чтобы потанцевать и подраться. А уж если удавалось выкроить свободное время после обеда посреди тяжелой рабочей недели, мы все шли в барак и ложились спать. Засыпали быстро и крепко, а на койки укладывались, в чем были – в сапогах, как пожарные или солдаты.
Марта Нокс спросила меня насчет родео:
– Кросби говорит, это хороший способ покончить с собой.
– Лучше способа я не знаю, – ответил я.
Мы сидели с ней друг напротив друга у костра, сложенного из толстых сосновых сучьев, совсем одни, и выпивали. В палатке за спиной Марты Нокс разместились пятеро охотников из Чикаго. Они не то спали, не то просто лежали усталые и злились на меня за то, что я не помог им хорошенько прицелиться и подстрелить хоть одного из тех лосей, которые попались нам на глаза на этой неделе. В палатке позади меня стояли кухонные плитки, лежали припасы, два походных туристских матраса и спальные мешки – мой и Марты. Марта еще укрывалась одеялами из лошадиных шкур, и мы оба ложились спать в джинсах, в которых собирались ходить и на следующий день, чтобы джинсы за ночь не заледенели. Была середина октября, последняя охота в сезоне, и каждое утро, когда мы седлали лошадей, у них на губах висели длинные сосульки.
– Ты пьяная? – спросил я.
– Я тебе так скажу, – ответила она, – это жуть какой хороший вопрос.
Она посмотрела на свои руки. Руки у нее были чистые. Порезы там, ожоги – это ясно, но чистые.
– Ты ведь выступал на родео, да? – спросила она.
– Сколько раз! – ответил я.
– На быках?
– На необъезженных лошадях.
– Так тебя поэтому прозвали Смельчаком?
– Смельчаком меня прозвали из-за того, что в детстве я ногу тесаком поранил и не испугался.
– А на родео тебе хоть раз досталось по-крупному?
– Однажды попался мне один жеребец необъезженный. Ну я сразу понял: этот мне задаст жару. Он меня прикончить хотел, и к гадалке не ходи. В жизни я так не боялся лошади, как этого сукина сына испугался.
– Думаешь, он это понял?
– Понял? Как он мог понять?
– Кросби говорит, что с лошадью самое важное – выяснить, кто главный.
– Это мой старикан так всегда говорит. А говорит он так, чтобы новичков попугать. Если бы лошади такие умные были, они бы на нас верхом ездили, а не мы на них.
– И Кросби так говорит.
– Нет. – Я еще выпил. – Так говорит мой старикан.
– Значит, тот жеребец тебя скинул.
– А у меня при этом рука в узде застряла, и этот сукин сын три круга меня по арене проволок у себя под брюхом. Зрители были в восторге. И конь тоже. А я потом в больнице почти год провалялся.
– Дай мне. – Она потянулась за бутылкой. – Вот бы и мне сесть верхом на необъезженную лошадь. Я хочу выступать на родео.
– Что от меня и требовалось, – сказал я. – Я должен был тебя уболтать, рассказав эту историю.
– Твой папаша тогда что, сбрендил?
Я не стал отвечать. Поднялся и подошел к дереву, на ветках которого висели седла, а повыше кое-что из еды – чтоб медведи не достали. Я расстегнул молнию и сказал:
– Лучше зажмурься, Марта Нокс, потому как я сейчас спущу с поводка самую здоровенную тварь в горах Вайоминга.
Пока я мочился, она помалкивала, а когда вернулся к костру, сказала:
– Это в духе Кросби.
Я вытащил из кармана жестянку с табаком.
– Да нет, – сказал я. – Главное, это в духе моего старикана.
Я постучал жестянкой по ноге, взял немного табака и стал жевать. Это была последняя жестянка, табака осталось совсем мало.
– Того сволочного жеребца мой старикан потом купил, – сказал я. – Разыскал хозяина и выложил ему вдвое больше, чем эта скотина стоила. А потом завел жеребца за кухню и пристрелил – в голову пальнул. А после закопал в навозной куче.