Где-то раздается телефонный звонок. Никто не отвечает. В квартире Микке вдруг включается музыка. Я встаю и прислушиваюсь, приложив ухо к щели почтового ящика. Слышатся шаги. Как странно. Я опять звоню в дверь. Прислушиваюсь. Тишина. Я нажимаю на кнопку звонка и держу: дзыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы ыыыыыыыыыыыыыыынь!
Дверь распахивается.
Я вхожу в квартиру.
Пытаюсь его обнять.
Он отстраняется.
Мы стоим в коридоре на расстоянии вытянутой руки и смотрим друг на друга. Я не знаю, с чего начать. Так мы и стоим, наверное, целую минуту, уставившись друг на друга.
— Почему ты не пришел?
— Белла…
— Ты что, забыл, что это сегодня? Я все похороны сидела и ждала, что ты придешь. Специально оттягивала начало до последнего, потому что была уверена, что ты вот-вот примчишься, ведь ты обещал прийти, чтобы меня поддержать и…
— Понимаешь, я…
— Я всю церемонию просидела, вывернув шею в другую сторону, ты ведь знаешь, как я ненавижу похороны, а сам даже к телефону не подходишь! Ладно, я понимаю, у тебя сейчас много работы в театре, но…
— БЕЛЛА! Ты дашь мне хоть слово сказать?!
Я умолкаю. Вытираю слезы, льющиеся по щекам, тыльной стороной ладони. Микке отводит взгляд. Вздыхает.
— Ты же мне слово не даешь вставить!
— Извини. — Я подхожу к нему и обнимаю за талию. — Просто мне и без того плохо, а тут еще ты меня так расстроил. Ты же сказал, что…
— Мы можем хоть часами обсуждать, как я ужасно с тобой поступил и все такое прочее, но только не сейчас, давай встретимся сегодня вечером, я сейчас несколько занят, так что было бы лучше, если б ты…
— Ах, так ты хочешь, чтобы я ушла?
— Слушай, ну что ты драматизируешь, у меня просто сейчас нет на это времени, и я…
— Ладно. Понятно. Спасибо. Большое спасибо. Я ухожу.
Я открываю входную дверь. Микке облегченно улыбается. Я снова закрываю дверь.
— Ну уж нет, черта с два! Ничего не понимаю!
Что-то здесь не так, придется тебе объяснить все сейчас. Мне не по себе, когда ты такой, Микке.
— Слушай, Белла, у меня важная встреча, человек должен прийти с минуты на минуту, и твое присутствие здесь будет явно лишним. Я тебе позвоню, как только он уйдет, это американский продюсер того фильма, ты же знаешь, как это для меня важно. Это займет не больше часа. Потом я сколько угодно готов тебя утешать, если хочешь, поедем с тобой в церковь.
Кто-то нажимает снаружи на дверную ручку. Дергает дверь. Микке застывает.
Дзы-ы-ы-ы-ынь!
— А вот и он. Ну открывай же.
Дз-ы-ы-ы-ы-ынь!
Кто-то открывает дверь своим ключом. Входит женщина в пальто с меховой оторочкой, ее вьющиеся волосы аккуратно уложены. Лизелотта. Она смотрит на меня. Потом на Микке. Удивленно приподнимает бровь.
— Привет, Лизелотта, — говорит Микке. — С приездом. Входи. Давай я возьму твое пальто.
Он берет плечики и вешает ее пальто. Она смотрит на меня.
— Э-э, ты же знаешь Беллу?.. Она как раз собиралась уходить… Пока, Белла! — говорит он и обнимает меня, успев прошептать на ухо: — Белла, только не надо никаких сцен. Просто уходи, я тебе потом все объясню.
Микке открывает входную дверь, нетерпеливым жестом предлагая мне выметаться. Лизелотта стоит, не двигаясь, и смотрит на нас. Микке цедит сквозь зубы:
— Она сейчас уйдет.
— Дорогой, а что здесь вообще происходит? — спрашивает Лизелотта.
— Ничего, она вечно таскается за мной по пятам в театре, а тут я сдуру впустил ее в дом, но она сейчас уйдет. Сию же минуту. Не волнуйся, — говорит он, целуя Лизелотту в лоб. — Белла, уходи.
Я берусь за дверную ручку. Открываю входную дверь. Оборачиваюсь и смотрю на них. Набираю воздуха в легкие и говорю Микке:
— И все это время ты бесстыдно врал мне в глаза? Что же ты за человек-то такой! Значит, все это было вранье?!
Микке ухмыляется и отвечает:
— Я же всегда говорил, что люблю женщин. Только не делай вид, что для тебя это неожиданность, Белла.
Я ору ему прямо в лицо:
— Да как же ты мог?! Ну ты и сволочь!
Он криво усмехается:
— Милый Аллозавр, держи себя в руках. Кому-кому, а тебе не пристало быть такой щепетильной, Белла. Уж не ты ли наплела всему Драматическому театру, что ты профессиональная акробатка, в то время как сама… как там выразилась твоя мама? Ах да — шнурки завязать не можешь без того, чтобы не запыхаться.