– Она въехала верхом на мальчишке, и образа святых вмиг почернели, – Серафим обвел вокруг рукой.
Ивар огляделся. Со стен на него смотрели темные склизкие пятна вместо лиц.
– Ведьма слезла с Иоганна, прошла к алтарю и велела епископу встать на колени, – продолжал дьякон. – Встать на колени и отречься от Избавителя.
– И что епископ? – угрюмо поинтересовался Ивар.
– Отказался. Сказал, что не преклонит колен перед поганой двудушницей… – дьякон запнулся.
Ивар молчал, ожидая, пока Серафим соберется с духом. Тот вздохнул, губы его задрожали, и он выдавил из себя:
– Она убила его. Взяла руками за голову и поцеловала. А изо рта у нее… – Серафим снова умолк. По его щекам, теряясь в бороде, побежали слезы. – Она задушила его своим языком. Он лез и лез наружу из самого ее нутра. Епископ пытался вырваться, но не смог, а ее язык обвился кольцами вокруг его шеи, как змий, и он задохнулся в ее объятьях…
– Не хнычь, чай не баба, – сурово гаркнул Ивар. – Дальше что?
– А дальше… – дьякон развел руками. – Дальше она ушла. На паперти к тому времени весь люд собрался, и она сказала, что тем, кто отринет Избавителя и пойдет за ней в леса, она дарует жизнь. Остальные умрут.
Ивар подался вперед:
– Много народу ушло?
– Много. Больше полусотни из дружины и треть посада – это еще человек шестьдесят. А потом резня началась. Стоило ей за ворота выйти, дружинники с селянами схлестнулись. Безумие их обуяло. До вечера резали друг друга да на вилы подымали. Никого не осталось.
– А ты что?
– Меня она не тронула. Не заметила, наверное, – ответил дьякон, глядя в сторону.
Ивар долго пытливо рассматривал Серафима и процедил:
– Врешь, сучий потрох. Избавителя отринул?
Серафим затравленно молчал. Ивар поднялся на ноги, одним прыжком подскочил к дьякону, подбил под колено и рванул ворот рясы. Затрещала ткань, и на бледной немытой шее Ивар увидел то, что и ожидал. Сплюнув под ноги, он отпустил Серафима, сотрясавшегося в рыданиях, и уселся обратно на скамью.
– Так ты, получается, ведьмин знак принял, да? Смерти испугался и отрекся от веры? – голос Ивара сочился презрением.
Серафим пополз к нему на четвереньках, осеняя себя знамением и сипя сквозь слезы:
– Господи, прости! Грешен я, слаб духом…
– Ты, псина шелудивая, веру предал, а теперь думаешь прощение у Избавителя вымолить своими бдениями? – Ивар оттолкнул дьякона ногой. – Будь моя воля, вывел бы тебя в лес, одежду содрал да к дереву привязал, на съеденье гнусу. Знаешь такую казнь таежную? Привязал бы, да еще и надругался напоследок. Я таких молоденьких люблю.
Серафим поднял на Ивара взгляд:
– Не за себя молюсь, тать. За души погибших и отрекшихся. Свою душу мне не жалко, пусть меня хоть ведьма пожрет, хоть гнус твой – все одно душа пропала. Ты сам-то кто таков будешь?
– Ивар Висельник я. Слыхал?