Картина Ж.-П. Лоранса «Отлучение Роберта Второго» (На полу дымится не сигарета с фильтром, а ритуально потушенная свеча)
Роберт принес покаяние, развелся и взял другую супругу, однако по нынешним понятиям брак назвали бы фиктивным, ибо жить король продолжал с любимой Бертой. (Это у церкви смертным грехом не считалось.) Влюбленные дожили до старости и умерли в один год. А впрочем, историки путаются в годах жизни столь отдаленных монархов, так что, возможно, всё это не более чем красивая легенда.
Борис Гребенщиков написал про бывшего благочестивого короля известную песню. Там Роберт говорит Господу: послушай, не нужно мне место в Твоем раю,
Ну на, коли ты такой, отвечает королю Господь. А насчет места в Моем раю — там посмотрим.
И еще раз
15.06.2012
В смысле, про любовь. Я углубился в чтение файла Love.doc и всё не могу остановиться. Там у меня собраны разные исторические факты о причудах и превратностях любви. Некоторые я уже использовал в романах, другие явно не понадобятся.
Вот, например, история, которая точно не пригодится ни для какого романа. В литературе такое выглядело бы слезовыжимательным китчем. Драматургию подобного накала может себе позволить только реальная жизнь.
Про нравы, царившие в тюрьмах Французской революции, написано немало исследований и художественных текстов. Материал действительно сочный: ужас и скабрезность, кровь-любовь, возвышенное и низменное — всё перемешано.
В парижской тюрьме Консьержери заключенных обоего пола содержали вместе — во всяком случае, в дневное время двери камер были открыты.
Консьержери: в ожидании гильотины
Надежды на спасение у узников практически не было. Выходили отсюда, за редчайшими исключениями, только в одну сторону.
Вот сюда
И это не было самым страшным финалом. Конец вполне мог оказаться и таким:
Но всё же революция предпочитала соблюдать формальности. Суд работал по тому же конвейерному принципу, что наши «тройки» тридцать седьмого года, но обычным арестантам Консьержери приходилось дожидаться очереди на тот свет месяцами. Все-таки 2780 смертных приговоров за год якобинского террора — это немаленькая бюрократическая работа.
Толпа врывается в тюрьму, чтобы прикончить «врагов народа»
Большинство населения тюрьмы, естественно, составляли «бывшие». Дворяне Старого Режима и раньше-то не отличались строгостью нравов, а уж перед лицом неминуемой смерти вовсе забыли о пристойности. Очень многие стали искать забвения в плотских радостях. Революционные газеты и лубки смачно живописали невиданное распутство, царившее в казематах, — это подтверждало тезис о моральном разложении аристократии.
Но дело, конечно, было не в разложении. Это жизнь напоследок судорожно спешила урвать своё — пока в дверь темницы властно не постучала смерть.
Однако посреди физиологической истерики время от времени возникала и глубокая, настоящая любовь. Потому что в минуту опасности, как известно, низменные души опускаются еще ниже, а возвышенные поднимаются еще выше.
У тюремной любви времен Террора не было будущего. Впереди ждал не венец, а гильотина. Поэтому влюбленные Консьержери мечтали не о том, чтобы жить долго и счастливо, а о том, чтобы умереть в один день. Невероятной удачей, высшим счастьем считалось, если любящей паре повезет угодить в один и тот же приговорный список. Но в этой лотерее выигрышный билет вытянуть было трудно. Каждый день в тюремном дворе, откуда осужденных увозили на телегах к месту казни, происходили душераздирающие расставания.
И вот однажды кто-то находчивый (история не сохранила имени, даже пол неизвестен) догадался громко крикнуть в момент разлуки: «Да здравствует король!». За столь ужасное преступление казнили без приговора и промедления. Злодея (или злодейку — мне почему-то кажется, что это была женщина) схватили и кинули в повозку. Влюбленные обнялись и поехали на встречу с гильотиной, как к алтарю, совершенно счастливые.
Впоследствии этим ноу-хау в Консьержери пользовались неоднократно.
Ну и скажите, разве современный роман выдержит подобную сцену? «Фи, какая пошлость!» — воскликнет читатель, устыдившись пощипывания в глазах. И будет абсолютно прав.