Стоял уже май, а Зоя не работала с февраля,
хотя ее отпуск уже давно кончился.
73;.
Поддерживаемый внуком-пионером, в президиум
прошел восьмидесятилетний старик Гамат. Несмотря
на свои годы, он принимал активное участие" во всех
делах колхоза и часто говаривал:
— Пока человек жив, он должен работать.
Старого Гамата можно было видеть весной на
тракторной вспашке, осенью — на ломке кукурузы, а
морозной зимой — на рубке дров. Легко взмахивая
тяжелым топором, он тихо напевал шуточную осетин-
скую песню «Тауче».
" Когда старый Гамат подошел к столу и разгладил
красный сатин, в зале задвигали стульями и
приглушенно зашептались. Его часто выбирали в президиум,
но он всегда оставался в зале, говоря:
— Ладно, пусть я числюсь, а сидеть буду здесь.
Мне там трудно. Но сегодня Гамат сам пошел на
сцену, хотя президиум еще не избирали.
— Пора начинать, — шепнул председатель
колхоза парторгу.
— Товарищи, — сказал парторг, — считаю
собрание, колхозников колхоза «Партизан» открытым. На
повестке дня у нас один вопрос: «О звеньевой второго
звена Зое». Вы все ее знаете. Лучшая наша
комсомолка, стахановка, три года переходящее знамя
никому не отдавала. А теперь, пожалуй, придется его у
нее отобрать...
При этих словах Зоя вздрогнула, как от удара,
и откинула тяжелый платок со лба. Ее круглое,
всегда румяное лицо, стало белее платка, и она
растерянно посмотрела на гГодруг. Потом она опустила глаза
и чувство острого стыда перед людьми, которых она
знала с детства, вдруг охватило ее.
Она видела перед собой шерстянную повязку
сероглазой старухи—своей свекрови. Под черной
повязкой видна была тугая коса, завернутая в черный
ситец. Ни один волос на голове женщины не был виден.
Почувствовав на себе взгляд невестки, старуха
обернулась, привычным ловким движением натянула на
лоб -невестки платок и проворчала:
— Полно стариков, старух, а ты выставила
напоказ свои кудряшки... Срамота какая! Спрячь!
74
Зоя хотела было отойти от нее, но свекровь, как
бы угадав ее желание, схватила ее за руку:
— Не хватало тебе еще при всем народе сесть. А.
может быть, ты в президиум пойдешь, сядешь рядом
с Гаматом? Стой здесь!
И Зоя осталась стоять за стулом свекрови.
Серая суровая нитка висела на жилистой
загорелой шее старухи. На этой нитке держался квадратный
сафьяновый мешочек — талисман, «предохраняющий
дом от злого глаза». Зоя не раз просила мужа
уговорить старуху снять этот талисман.
— Неудобно, — говорила Зоя, — она ведь
хорошая колхозница, передовой человек, а носит такую
чепуху.
Но муж ласково отвечал:
— Пусть носит, нам он не мешает. У нас свое, а
у н-ее свое. Не будем обижать старуху. Мы же ее не
в комсомол принимаем.
Старуха одобрила выбор сына и устроила пышную
свадьбу, на которой гулял весь колхоз. Прошел
месяц, кончился отпуск Зои. УтрЪм она сняла с головы
традиционный свадебный платок, озорно вскинула
темными кудрями, посмотрела в зеркало и
повязалась яркой крепдешиновой косынкой. Оглядев еще раз
свою комнату, в которой она просидела месяц, по
обычаю, не имея права выходить, она распахнула
окно. Был март месяц, на улице стояли легкие
заморозки, и Зоя всей грудью вдохнула колючий холодох
раннего утра.
Свекровь удивилась, увидев открытое окно, и
поспешила в комнату. По обычаю, Зоя не имела права
даже приподнять занавеску, не то что открыть окно
во двор. Увидев на невестке шелковую косынку и
рабочее платье, старуха нахмурила брови и строго
спросила:
— Кто тебе разрешил снять свадебный наряд?
Ведь тебя даже к реке еще не водили, чтоб ты могла
ходить по воду.
Зоя показала на календарь и спокойно ответила:
— Отпуск мой кончился, мне надо итти в звено.
Извините, мама, я не могу больше сидеть дома.
/<>
Старуха резко оборвала ее:
— Ты не девушка, а замужняя женщина. И прог
сить разрешения уйти будешь не у председателя
колхоза, а у меня. Я твоя свекровь и командовать &
своем доме никаким звеньевым и бригадирам не
разрешу. Ты пойдешь на работу через год, когда, па
обычаю, сможешь уже показываться на людях. А
пока будешь дома. Я не хочу, чтобы моя невестка, не
выдержав года, как положено, ушла на работу с
открытой головой и голыми локтями.
Старуха прикрыла окно, сняла с невестки легкую
косынку и накинула ей на голову большой платок.
Зоя на работу не вышла. Поджав под себя ноги, она
весь день просидела в углу дивана. К ней приходили
подруги, звали на работу, но старуха встретила их
неласковым взглядом, и они ушли.
— Глупости, — говорили они, — она сама,
наверное, придерживается обычая, иначе, кто ей может
запретить? Поставим вопрос на бюро, пусть она
объяснит...
Вечером она со слезами рассказала обо всем
мужу. Он смущенно помолчал, потом сказал робко:
— Ты пойми, я не могу ее сейчас переубедить,
Побудь еще месяц дома, она поймет, что больше ты не
можешь сидеть без дела. Эх, нужна ты мне сейчас в
бригаде до зарезу...
Сейчас, на собрании он почему-то тоже смущенно
молчит, не смея обвинить мать и не решаясь защитить
жену.
— Говори, Зоя, рассказывай в чем дело, —
раздался голос из зала.
Свекровь сжала кисть ее маленькой полной руки,
но Зоя вырвала, руку и вышла вперед. Она оглядела
зал, заметила ободряющие взгляды мужа и подруг и
неожиданно закрыла лицо руками.
— Говори, говори, не стесняйся...
Старуха не выдержала. Она поднялась, заслонив
собой невестку, и громко на весь зал сказала:
— То-есть, как это — не стесняйся? Вы хотите,
чтоб она говорила при всем селе, при стариках? Вот
сидит старик Гамат, мой родственник по мужу — ви-
76
данное ли дело, чтобы она говорила при нем и при
таких, как он... Я запрещаю...
В зале задвигались, возмущенно зашумели.
Председатель зазвонил в колокольчик. И тут произошло
неожиданное.
— Садись! — крикнул Гамат старухе.
Он прошел по сцене и спустился в зал.
Наступило напряженное молчание. Гамат
подошел к Зое, взял ее за руку и повел за собой на сцену.
Напряжение наростало.
На сцене старик снял с Зои традиционный
свадебный платок, скомкал его и бросил в зал.
Лопнула напряженная тишина, в зале громко
зааплодировали, пионеры что-то кричали. Председатель
тщетно звонил в колокольчик.
А Гамат усадил Зою на свое место. Сам он
вышел вперед и заговорил твердым голосом:
— Прошу вас, не вините эту женщину, — и он
показал в угол, где сидела свекровь Зои. — Не
обвиняйте, а простите ее. Темнота, в которой она
прожила шестьдесят лет, до сих пор заволакивает ей
глаза и не дает свободно вздохнуть. — И обращаясь к
Зое, он сказал: — А ты никогда не закрывай от
солнца свои волосы, слышишь: никогда!.. Без крыльев,
без надежд жили ваши отцы и матери — не вините
их, а учите, пусть хоть на старости лет погреют они
свои седые космы под нашим счастливым солнцем...
Он оглянулся, поднял глаза на портрет,Одалинд и
вытер подолом бешмета влажные глаза. Потом
подошел к Зое, погладил ее по голове и, обращаясь к
президиуму, смущенно проговорил:
— Простите, я у вас, кажется, время отнял
напрасно...
— Нет, Гамат,, не напрасно, — сказал парторг,
протягивая Зое обе руки, — совсем не напрасно. Со-^
брание считаю закрытым...
1951 г.