молчание.
Пьяно пошатываясь, кутаясь в теплые шарфы,
солдаты высыпали во двор. Военкома подталкивали ав-
-томатами в спину. Потом один солдат несколько раз
плеснул на одежду Василия бензином из бутылки и
поднес к нему зажженную спичку.
Стеганный ватник на военкоме вспыхнул синим
пламенем. Василий рванулся в сторону, потом с
разбегу бросился на земь и стал кататься по снегу.
Дикий хохот, свист и улюлюканье разорвали тишину
ночи. Сафиат выбежала из своего укрытия, сорвала с
головы платок и бросила его к ногам офицера. Упас
перед ним на колени, она горячо заговорила:
— Не убивай... Сын он мне... Мой сын... Не
убивай!
Священный обычай: если женщина открывала
перед мужчиной голову и бросала к его ногам
платок — это отводило даже кинжал неумолимой
кровной мести...
Офицер оттолкнул Сафиат и ударил ее ногой в
спину. Василий продолжал бороться за жизнь.
Последним усилием воли, он, сверкая глазами, поднялся
перед своими убийцами. Бессмертный в своей
ненависти, прекрасный в своей смеоти.
Солдаты испуганно шарахнулись в стороны и на
мгновение затихли. Офицер медленно поднял руку и
трижды выстрелил в упор...
А перед рассветом Сафиат, как всегда, затопила
печку, вынесла помои, нарубила дров. За два месяца
солдаты привыкли к ее деловитому молчанию, к
широкой медленной походке, к спокойным движениям.
Некоторые, разбуженные ее возней, открывали глаза,
но, увидев знакомую фигуру, возившуюся у печки,
поворачивались к стенке и, накрывшись с головой,
засыпали.
Налив молока в кофейник, Сафиат тихо открыла
дверь и вошла в комнату офицера. Бесшумно
поставив на стол кофейник, как делала каждое утро, она
прикрутила ночник и остановилась у изголовья
офицерской постели. Офицер тяжело, прерывисто дышал.
В тусклом свете ночника Сафиат увидела слипшиеся
светлые волосы, неприятно белую шею, на которой
пульсировали синеватые жилки.
Решительным движением она вытащила из-под
Платка топор, которым рубила дрова, и точно расчи-
гаг. удар. с силой опустила его...
В саду под ногами часового мерно поскрипывал
снег, из-за двери доносилось храпенье солдат.
Тяжелыми толчками стучало сердце старухи.
Она снова вышла во двор. Часовой у сарая
посмотрел на старуху и с наслаждением подумал о том,
что скоро утро, его сменят и он будет есть хрустящий
ароматной"коркой свежеиспеченный хлеб. Он потуже
затянул широкий шерстяной шарф на шее,
прислонился" к стене сарая и задремал, предвкушая близость
утра и сладкого сна.
Как могучее дерево, обугленное ударом молнии,
чернел на снегу труп военкома.
Сафиат неслышно подошла к часовому и ударила
его обухом в затылок. Он мягко сполз по стене и
упал перед дверью сарая. Она оттащила труп и
открыла дверь.
В сарае зашевелились. Ветер прошумел в голых,
обледеневших ветвях сада. Ласково, как говорят с
детьми, Сафиат прошептала:
— Только не шумите... тихо... тихо.:.
Ветер памел в углах сарая сверкающие снежные
курганчики. Дленные жались друг к другу и молча
смотрели на старуху с растрепанными седыми
волосами, с большим топором в руках.
Шагнув вглубь сарая, Сафиат взяла одного из них
за руку и сказала тихо:
— Пойдем туда, — показала она на заснеженную
башню. — Я поведу вас, я знаю дорогу...
Бережно подняв труп военкома, люди пошли за
Сафиат. Она вела их к скале, на которой высилась
неприступная старинная башня...
НАСТОЯЩАЯ ДОЛЖНОСТЬ.
Звеньевой» — так его называли все: и председа-
тель колхоза, и бригадир, и пионеры, которые
помогали его звену. Казалось, он и сам гордился этим
именем. Высокий, широкоплечий, он в свои тридцать-
лет напоминал кряжистый, рослый дуб.
И вот, этого здорового человека не пустили на
фронт, а оставили с женщинами копать картошку.
Все его товарищи еще в июле ушли в действующую
армию, а он остался и считал себя кровно
обиженным.
Осенью сорок первого года в колхозе осталось
мало настоящих работников. Москва готовилась к.
великой битве, и со всех сторон бескрайной Родины
день и ночь тянулись эшелоны к столице. А Николай
остался с женщинами, стариками и детьми. По
вечерам, когда стан затихал, его просили что-нибудь
рассказать, но он молча кутался в бурку и, упершись
длинными ногами в стену шалаша, засыпал.
— Обидели его, на фронт не взяли, — объясняла
детям Замират, лучшая колхозница из звена Николая,
Иногда ночью Николай уходил на край кукуруз-
ного поля, садился на землю и гладил лохматую
морду старой-престарой лошади.
— Списали нас обоих, друг Серко, — говорил он
горестно, — тебя председатель от работы отстранил,
мне войну не доверили.
Серко тепло и шумно дышал ему в лицо, касаясь
влажной обвислой губой его небритой щеки. А днем,
насупив брови и ни с кем не разговаривая, Николай.
18
выполнял по пять норм, и колхозницы его звена не
успевали убирать за ним картошку. Он работал легко
и быстро, далеко отшвыривая перерезанные лопатой
картофелины. При этом он говорил:
— Не порть мне красоту урожая.
Пришел председатель колхоза, увидел огромное
вскопанное поле и одобрительно сказал:
Вот видишь, потому я тебя и в военкомате
отстоял... упросил военкома. За пятерых успеваешь.
Мне бы еще трех!-четырех таких, как ты, и я не
чувствовал бы, что нет в колхозе мужских рук.
Только сказав это, председатель понял, что
совершил непоправимую ошибку. Николай отбросил
лопату, остановился перед председателем и не своим
голосом закричал:
— Так по твоему я только на то и гожусь, чтобы
картошку копать? В военкомате отстоял... А кто тебе
такой закон установил, чтобы меня моего мужского
права лишать? Это тебе не старый режим, чтоб
самовольничать!
— Да ты что, очумел, что ли? Не понимаешь
разве — армию кормить надо. Не всем же воевать, —
волнуясь говорил председатель, торопливо шагая за
звеньевым, который уже бежал к шалашу.
— Не уговоришь, и не думай. Здесь не зачислят, я
з город пойду. Там примут. А ты сам здесь воюй с
бабами, — со злостью говорил звеньевой, на ходу
застегивая ватную куртку.
Ни разу не оглянувшись, он пересек осеннее
влажное поле и подошел к реке. Мост был далеко, и
чтобы не терять времени, Николай снял чувяки и
перешел реку вброд.
...Высокий, большой, он стоял перед военкомом и
резко требовал:
— Запиши, я тебе говорю. Чем я хуже других?
Настоящие мужчины на фронте, а я с бабами,
лопатой воюю. Запиши. Все равно, я здесь больше ни од-
иого дня не останусь. Лучше по закону зачисли, а не
го сам уйду.
Военком, бледный мужчина с почечными отеками
°Д глазами, не без зависти смотрел на его крепкую,
19
сильную фигуру. Наконец, решившись, он протянул
ему руюу и сказал:
— Ладно, зачислю. Солдат из тебя будет крепкий.
Правда, председатель твой ругать меня будет, да уж
бог с ним... Воюй.
* * *
Ранней весной сорок шестого года Николай
вернулся в родной колхоз. Ордена Красной звезды,
Славы третьей и второй степени и медали красовались на
его гимнастерке. Он сразу же пришел к председателю.
— На, возьми свою смерть, — сказал
председатель, протягивая ему два распечатанных конверта.
— Что это? — удивился Николай.
— Дважды извещение приходило, что ты погиб. А
я не поверил. Как же так, думаю: Николай — и вдруг