Снаряд калибра 50 миллиметров с приварной головкой и впрессованным зарядом взрывчатки ударил в лобовую часть машины. Шел он наискось. Легко просадил и тридцать пять миллиметров брони, и тело механика-водителя. Прошил стенку моторного отсека (он находился справа от механика) и взорвался, мгновенно воспламенив двигатель.
Солодкову и двум другим самоходчикам удалось выскочить лишь потому что самоходки СУ-76 были открытого типа, а брезент смотан для лучшего обзора.
Взорвались снаряды. Вторая самоходка из батареи Ивнева превратилась в огненный клубок с развороченной рубкой. Экипажуспел отбежать на десяток метров, и, приходя в себя, наблюдал, как ревет, ввинчиваясь в морозный воздух, чадное пламя бензина, смешанное с маслом.
Наводчик кривился от боли в ушибленной ноге и материл младшего лейтенанта, который кинулся очертя голову прямо под снаряд, погубил механика-водителя, машину, да и остальной экипаж чудом не угробился.
– Учат все дураков, а воевать не умеете… куда тебя черт нес?
– Кубари нацепил, а ума не набрался, – поддержал приятеля заряжающий. – Давай, давай… вот давалку нам и расшибли. В пух и прах.
Афоня Солодков не слышал возмущенных голосов своих подчиненных. Нервно сворачивал и никак не мог свернуть самокрутку.
Он не мог оторвать взгляда от клубка ревущего пламени, в котором мог вполне остаться и сам. Мальчишеское лицо младшего лейтенанта подергивалось, а на губах блуждала, кривя рот, странная улыбка.
– Эй, Афанасий, очнись, – пихнул его заряжающий. – Все кончилось. Живы мы… живы.
Несмотря на потери, батарея самоходных установок свою задачу выполнила. Немецкая бронетанковая группа не смогла уничтожить отступающий стрелковый полк. Командиры СУ-76 неплохо использовали преимущества быстроходных машин и прицельность сильных пушек ЗИС-3.
Экипаж комбата Ивнева подбил и сжег тяжелый танк Т-4 с усиленной броней. Отличился экипаж Паши Карелина. Все видели, как после меткого выстрела взорвалось и горело огромным огненным клубком штурмовое орудие – хорошо бронированная «плуга», которую взять труднее, чем танк.
Самоходка Карелина удачно подловила рыскающий, поврежденный комбатом Ивневым танк Т-3 и разнесла ему гусеницу. Бестолково закрутившийся «панцер» добивали вместе с экипажем комбатовской машины. Миша Швецов врезал осколочным снарядом по разбегающемуся экипажу и свалил двоих танкистов.
К раздаче подоспела «сушка» лейтенанта Захара Чурюмова, гусеницу которой сумели быстро починить. Наверстывая упущенное, Чурюмов кинулся было преследовать сцепку из поврежденной «плуги» и буксирующего ее тяжелого Т-4.
В опасной близости пролетел один, другой снаряд, механик искал укрытие, а Ивнев приказал по рации:
– Не лезь на рожон. Решил после драки кулаками помахать…
Чурюмов благоразумно отступил, но свое все же взял. Высмотрел в сосняке бронетранспортер «Бюссинг», который, преследуя пехоту, забрался слишком глубоко. Два пулемета и автоматы экипажа уложили на ноздреватый смерзшийся снег половину стрелковой роты и отделение связистов с тяжелыми катушками телефонного провода за спиной.
Разнесли две санитарных повозки, издырявили полевую кухню вместе с поваром и помощником. Пулеметы перегрелись. Торопливо меняли стволы и патронные ленты. Автоматчики, стоя в бронированном отсеке, добивали расползавшихся раненых.
Двое красноармейцев подняли руки, но возиться с ранеными немцы не захотели. Одного прикончил из длинноствольного «люгера» молодой, перспективный унтер-офицер с медалью за храбрость. На втором скрестились трассы автоматов, пробили тело в нескольких местах, вырывая клочья шинели.
Затем увидели взвод во главе с долговязым младшим лейтенантом, который сумел спрятаться от танков и сейчас двигался по замерзшему болоту с редкими пучками камыша. Еще тридцать русских, которые едва плетутся, да еще тащат на себе раненых.
У младшего лейтенанта, бывшего студента педагогического института, была совсем не мужественная фамилия Бобич. Отсюда всякие обидные клички, и бывший студент молча переживал.
Во взводе его толком еще не знали. Много их таких «шестимесячных» лейтенантов приходили и уходили, пробыв на передовой считаные дни.
Александр Бобич командовал взводом дней двенадцать и кое-чему успел научиться. Например, не постеснялся подобрать винтовку, зная, что из «нагана»» дальше чем на полтора десятка шагов в цель не попадешь. Карман прожженной у костров шинели оттягивали запасные обоймы и две гранаты РГД.
Полевая сумка лишь мешала, но не выбрасывать же командирский атрибут! К тому же там хранились бритвенные принадлежности, список взвода и письма от матери и девушки, с которой он целовался в последний вечер перед призывом в армию.
Первое время девушка писала, подчеркивая красным карандашом слово «любовь», которое ей нравилось повторять. Затем письма приходить перестали, но те, первые, Саша Бобич хранил.
– Ложись! – скомандовал младший лейтенант, увидев немецкий бронетранспортер даже раньше своего шустрого помкомвзвода, который был ранен осколком в бедро и кое-как плелся.
Может, не заметят? Но до гусеничного «Бюссинга» оставалось шагов сто пятьдесят. С берега немецкий экипаж уже заметил замерзшее болото-озеро и взвод русских; кроме того, часть молодых бойцов заметались, а не залегли сразу, оставляя себе хоть какой-то шанс на спасение.
Немцы не открыли огонь, потому что мешали густо разросшиеся ивы. Их следовало объехать и сверху вниз, с пологого берега, расстрелять всю эту оборванную, в несуразных обмотках и мятых шинелях толпу. Русские слишком много вообразили о себе после Сталинграда, но Манштейн довольно успешно начал ответное наступление на Харьков.
Унтер-офицер сменил емкую обойму «люгера», а младший лейтенант Бобич подбежал к своему ручному пулеметчику, раненному несколькими осколками.
Молодой светловолосый парнишка уткнулся в кочку, обнимая ее. То ли молился, то ли плакал от безысходности. Он неплохо вел себя в бою, стрелял и сам заряжал диски после гибели помощника. Но сейчас восемнадцатилетний парень, как и остальные бойцы взвода, отчетливо понимал – они не смогут обороняться на голом льду против брони и двух пулеметов. Бежать тоже некуда…
Но молодой энергичный командир взвода Александр Сергеевич Бобич умирать в этом замерзшем болоте не хотел. Лихорадочно припоминая, что боковая броня «Бюссинга» составляет миллиметров восемь, а рожи в касках торчат открыто и нагло, он нажал на спусковой крючок пулемета Дегтярева.
Раздался щелчок. Если бы в диске оставался, хоть один патрон, младшего лейтенанта изрешетили, убили бы первым. Но «Дегтярев» был пуст.
– Где запасные диски? – шарил вокруг взводный.
– Бесполезно, – простонал раненный в бедро помкомвзвода, а пулеметчик, приподняв голову, ответил:
– Нема. У меня всего два диска было, расстрелял я их. А остальные у помощника убитого остались. Побьют нас сейчас, – уже не скрывал слез мальчишка.
Лейтенант Чурюмов сам находился у прицела орудия. Наводчик погиб, и они управлялись вдвоем с заряжающим.
Чурюмов прошел путь от башнера легкого танка Т-26, горел, потерял друзей из экипажа, а на фронтах погибла половина родни. Всего пять минут назад он видел расстрелянную роту на снегу опрокинутые санитарные повозки и трупы добитых раненых.
Злость в широкоплечем, грузном, словно небольшой медведь, забайкальце Чурюмове перехлестывала через край. Матерясь, толкнул заряжающего:
– Давай фугасный!
– Я уже бронебойный сунул.
– Ладно, пойдет.
Один из пулеметов «Бюссинга» дал очередь, разбивая лед и срезая кучки камыша. Пулемет был нового образца, МГ-42, скорострельность – двадцать пуль в секунду. Успел перехлестнуть бойца, прикрывшего голову ладонями. Брызнула кровь, по льду покатилась издырявленная каска.
Пулеметчик повел трассу дальше, подводя ее к следующему красноармейцу. Но «Бюссинг», сбивая прицел, рванул с места, взревев всей мощью двигателя. Пулеметчик, оторвавшись от своего МГ, увидел неподалеку непонятный русский танк. Небольшого размера, с открытой сверху рубкой, но, хорошо знакомой немцам сильной трехдюймовой пушкой ЗИС-3.