Орлов поднял опущенные глаза и глядел в лицо Лубянского.
— За то пощадил, — воскликнул князь, — что старшина стрелецкий Орлов поступил по чести русской, дворянской. Он громко крикнул царю у самой плахи: "Руби головы, руби! Ни единой не оставляй стрелецкой головы! Все мы крамольники! Нас один Господь простить может по своей благости..." И вот за сие раскаяние, за сии горячие и прямые слова — царь пощадил жизнь своего подданного. Казни он стрельца Орлова, не было бы на свете дворянина Григория Иваныча, не было бы сыновей его — вас, графов Орловых.
Выражение лица генеральс-адъютанта вдруг изменилось. Он быстро протянул руку князю и вымолвил:
— Нет, князь, честь дворянская во дни великой государыни Екатерины Вторые не новая, как сказываешь, из-за моря привезённая... А всё та же, старая... Какая была при моём родителе покойном. Спасибо тебе, что меня на разум наставил... Я, видишь, по молодости своей, да от дел и забот, спутался на мыслях. Стал, вишь, жалеть, что меня лишний раз не обманули. Стал негодовать, что двое дворян российских, Лубянский и Борщёв, не лгуны подлые, меня дураком не поставили, взяв обманом... Поезжайте домой и скажите внуку — когда будет ему нужда в каком деле, чтобы обращался прямо ко мне... Завтра доложу государыне обо всём и заранее говорю вам, что Борщёв и Хрущёв — чисты будут... Пускай верой и правдой служат царице, а в сомнительных случаях жизни — обращаются за советом и научением к московскому боярину, князю Лубянскому. Он их так же образумит, как меня на разум наставил...
Слёзы показались на лице Артамона Алексеевича.
— Как мне благодарить... — пролепетал старик.
— Нет, князь, мне благодарить, а не вам меня. Ну, а я вас сумею отблагодарить, да и не словами, а делом... Пускай сержант готовит себе офицерский мундир...
Орлов расцеловался с боярином... Князь вышел как в тумане, от восторженного чувства на душе.
XXIV
Чрез месяц пир горой в палатах князя Лубянского дивил всю Москву... Опять сотни гостей наполняли гостиные дома, а густые толпы народа, угощаемые на широком дворе князя, заливали всю улицу как волны морские ... Князь справлял свадьбу внучки Агаши и второй раз праздновал свадьбу дочери. Две счастливые пары молодых принимали поздравления.
Около Рождества, стал известен в городе приговор над осуждёнными преступниками, замышлявшими государственный переворот в пользу принца Ивана.
Дело это было первое в летописи уголовных государственных дел, в котором высочайше повелено было производить следствие и чинить допрос без пыток и пристрастья.
Сенат, в полном собрании, при участии президентов всех коллегий, присудил: Семёну Гурьеву и Петру Хрущёву — отсечение головы, двум остальным братьям Гурьевым — каторжную работу, а остальных более или менее виновных в соучастии, лишив дворянства, чинов, имения, подвергнуть телесному наказанию и сослать на поселение.
Императрица смягчила приговор. Семён Гурьев и Пётр Хрущёв были сосланы в Камчатку, двое младших Гурьевых — в Якутск. Остальные лишились чинов и были высланы на поселение в разные места Империи, менее отдалённые.
Одновременно с этим, давно больная, Настасья Григорьевна скончалась, но в сознании, на руках сына, и знала умирая, что он не замышлял ничего против царицы.
Чрез несколько лет палаты князя Лубянского огласились весёлым смехом и шумом его правнучат, мальчиков и девочек Борщёвых и Хрущёвых. Прадед обожал малюток, исполнял все их прихоти и затеи и всегда называл их: "мои командиры". Часто и много шутил князь по тому поводу, что дети Борщёва приходились ему и внуками и правнуками, а детям Хрущёвым приходились не то двоюродными братьями и сёстрами, не то дядями и тётками...
— Живём мы, — говорил князь, — российской загадке в пример: шли полем вместе: брат с сестрой, муж с женой, да шурин с зятем? Сколько всех? Шестеро! То-то нет!
И хотя в доме было ровно двенадцать человек всей: семьи — князь в шутку насчитывал около тридцати.
— Все мы перепутались, — смеялся князь, — но живём, счастливо. Стало быть, Бог благословил!..