Но это длилось не долго. Её огонь сообщился и ему наконец.
Теперь вся жизнь княжны сводилась на ежечасные помыслы о любимом человеке, который и сам вполне и нераздельно принадлежал ей.
Разлука, почти годовая, только усилила страсть. При мысли, что "милый" может изменить, полюбить другую, княжна ещё более любила его и кляла злую судьбу.
А не будь одинокая в доме, балованная отцом Анюта — баловнем всех родных и знакомых — быть может всё случилось бы иначе.
Она страстно и порывом, вдруг, полюбила единственного человека, который, не обратив вначале на неё внимания, не только не исполнял её прихотей, но даже держал себя с ней несколько резко, надменно и презрительно.
Эта страсть явилась как последствие воспитания и среды.
Часто княжна жаловалась нянюшкам своим, в особенности своей мамушке, из татарок, привезённых ещё матерью, на своих родственников и родственниц, что они надоели ей медовыми речами, да лестью притворной.
— Хоть бы одна какая из них осердилась да мне выговорила что-нибудь. Точно святая я и безгрешная. Что ни сделай, что ни скажи — всё "красавица ты моя" да "умница ты наша". Даже тошно слушать.
Вот как думала и судила родню и обстановку свою балованная красавица и единственная наследница богача-вдовца.
Княжна была вся в мать лицом. Такая же красавица, черноокая и чернобровая, такая же пылкая и живая, но только не взяла у покойной матери её кротость, мягкосердие и терпение. От покойницы-княгини, за краткое её существование,никто не видал и не слыхал ни слова резкого, не только наказания. Княжне случалось пылить и жаловаться отцу на дворовых. А жалобы княжны имели такие последствия, что вся жизнь крепостного холопа шла на проигрыш: ссылка в степную вотчину, на скотный двор или кирпичные заводы под команду управителя, а то в солдаты, а то и на поселение в Сибирь.
Княжну часто брала тоска и от тоски этой она начинала придираться ко всем: и к родственникам, и к приятельницам, и к отцу-баловнику, и к дворовым людям, к горничным и лакеям. Тогда беда неминучая лишь последним. Остановить и образумить капризницу было некому, а сама она и не сознавала многого. Разве она знала, что ожидает наказанного гайдука, когда его переоденут в сермяжный кафтан да пошлют на выправку на завод в Калужскую вотчину или когда опальную сенную девушку оденут в "посконную" рубаху и отправят в степную деревню, на скотный двор, возить навоз, после светлых горниц, сытной пищи и безделья в московских княжеских палатах.
Сердечная тайна княжны была вполне известна только одной женщине. В доме было только одно лицо, которое имело влияние на княжну — главная мамушка, по прозвищу "Солёнушка", которая была настоящая барская барыня и поедом ела дворовых обоего пола и всех возрастов.
Мамушка эта, женщина лет пятидесяти, смуглая, почти чёрная, чуть не арапка, была происхожденьем Ногайская татарка, привезённая с собой ещё покойной "бешметной" княгиней, бабушкой Анюты.
Когда княжна Атыдже вышла за князя замуж, то вся свита княгини была отпущена домой, кроме трёх лиц: девушки по имени Салиэ, уже не молодой, которая ходила за барыней, и двух татар — старика Измаила и мальчугана Ахметки. Все трое оставлены были князем, перекрещены и закрепощены. Горничная Салиэ назвалась Прасковьей, Измаил — Андреем, а Ахметка — Прошкой.
Старик вскоре умер, а Прохор был теперь любимый кучер князя, за то что вина в рот не брал, вероятно втайне строго исповедуя ещё Магометов закон.
Горничная Прасковья, доверенное лицо молодой княгини Лубянской, сделалась тотчас по рождении княжны Анюты — её главной няней, а по смерти княгини — главным лицом или барской барыней во всём доме, так как это была единственная личность, с которой овдовевший князь мог по целым дням размыкивать своё горе, в беседах об жене, схороненной во цвете сил и лет.
Ребёнок Анюта, выросши, не звала няню христианским именем, а любила звать старым — Салиэ и уменьшительным Сальёнушка.
Для дворни этого было достаточно, чтобы кропотливую и придирчивую мамку и барскую барыню Сальёнушку княжны окрестить более простым и подходящим к её нравственному значению в доме именем "Солёнушка." И действительно, распоряженья, не злой от природы, но суровой и энергичной ногайской татарки, часто солоно приходились домочадцам и дворне.
Княжна и князь вскоре невольно последовали примеру большинства, так же стали звать любимицу, и крещёная татарка давно уже привыкла отвечать на прозвище: Мамушка Солёнушка.
Почти уже тридцати лет покинувшая свою родину, татарка, умная и суровая нравом — конечно не могла измениться и обрусеть так же легко и быстро, как молодой Ахметка.