Так началась самая беспросветная полоса в моей жизни. Я ненавидела себя за то, что так глубоко ранила Джона, и ненавидела Питера за то, что он не дал мне стать честной — или хотя бы более-менее честной — женщиной. Хорошо еще, что к тому времени я успела все подготовить для годичной поездки в Индию: хотела собирать там материал для диссертации. (Она была посвящена тому, как в индийских браках понимают права и обязанности, и да, я осознавала всю иронию ситуации.) Поездка за границу дала мне возможность на время оторваться от всего и зализать раны. Именно в Индии я познакомилась с Рупертом — британским писателем-путешественником, работавшим над путеводителем по одному из индийских районов. И хотя я говорила ему, что в душе у меня раздрай и таких лучше обходить за километр (что для него было как красная тряпка для быка), у нас все-таки закрутился роман.
Когда я наконец вернулась в Беркли заканчивать диссертацию, мне пришлось разбираться с хаосом, который я там оставила. Я извинилась перед Джоном, но это не помогло. Он по-прежнему был в ярости и не собирался меня прощать. Так, кстати, и не простил до сих пор. Не помогли и попытки переложить вину на Питера. К тому же я больше не могла на него злиться: я узнала, что вскоре после нашего разрыва он заболел раком и ему оставалось жить всего несколько месяцев.
Как раз в этот момент я начала каждую неделю ходить в буддистский центр и узнала о самосострадании. Вы, конечно, понимаете: для меня это было спасением. Я стала немного меньше осуждать себя, сочувствовать боли, которую мне нанесли в раннем детстве, и спокойнее относиться к собственным ограничениям, толкнувшим меня к неверности. Жаль, что мне не хватило зрелости, чтобы понять: мой брак не удался, и я не сумела поменять все более достойным образом. Жаль, что мне не хватило мудрости, чтобы увидеть: энергия и страсть, которые я в себе обнаружила, исходили не от моего любовника, а от меня самой. Но в то время я не была способна на все это. Я не смогла соответствовать своим идеалам, и это было очень по-человечески.
Тем не менее перестать критиковать себя мне было трудно. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что это был изощренный способ поддержать самооценку. Ну хоть та моя часть хороша, что все время меня судит и критикует, пусть даже все остальное во мне плохо.
Мешало мне и убеждение, что если я себя прощу, то просто освобожу себя от ответственности. Но когда я начала проявлять к себе больше доброты и сострадания, то, к своему удивлению, обнаружила, что стала честнее признавать, какой вред нанесла другим. Не только Джону, но и Питеру и его жене. Питер, более искушенный и опытный, чем я, понимал, что мой порыв страсти к нему, гораздо более зрелому человеку, скорее всего, скоро угаснет. Надо признать, он, вероятно, был прав. В чем-то я его просто использовала: это был способ сбежать из несчастливого брака. И хотя в то время я этого не осознавала, я, наверное, оставила бы его, едва достигнув этой цели. Он правильно поступил, оставшись со своей женой, которая была исключительно надежной женщиной; именно она в первую очередь давала ему силы в те месяцы, когда он проходил химиотерапию.
Когда я начала практиковать сочувствие к себе, меня поразила открывшаяся во мне невероятная способность ясно видеть себя и учиться на своих ошибках. Как только я перестала умирать от стыда и нашла в себе мужество всмотреться в ситуацию пристальнее, я увидела, где именно свернула не туда. С согласия своего жениха Руперта я совершила с Питером несколько долгих мирных прогулок в горах, и мы пришли к взаимопониманию; беседы эти никак нельзя было откладывать, потому что Питеру оставалось совсем недолго. Я сумела понять, почему поступала так, а не иначе, и почему Питер поступал так, а не иначе. Все это было не очень красиво, но так уж разворачивались события.
После смерти Питера я наконец сумела избавиться от стыда и самоосуждения. Я увидела, что, беспрестанно критикуя себя за слабость и незрелость, я только зря трачу время и не помогаю ни себе, ни другим. Я поняла, что, обращаясь с собой по-доброму и принимая себя, начну исцеляться. Этот новый источник внутреннего тепла, мира и эмоциональной устойчивости не только принес мне много радости, но и позволил мне больше отдавать в наших отношениях с Рупертом.
Самосострадание — это дар, доступный любому, кто готов открыться самому себе. Когда мы привыкаем обращаться с собой по-доброму, страдание превращается в возможность ощутить любовь и нежность, идущие изнутри. Какие бы беды с нами ни приключились, мы, исстрадавшиеся и истерзанные, всегда можем утешиться в собственных теплых объятиях. Мы можем облегчить и успокоить свою боль, как материнские руки успокаивают и утешают ребенка. Нет необходимости дожидаться, когда мы достигнем совершенства и жизнь пойдет точно так, как мы хотим. Чтобы мы чувствовали себя достойными любви, необязательно, чтобы другие проявляли к нам заботу и сочувствие. А понимание и защищенность, которых мы жаждем, необязательно искать вовне. Это не значит, что нам не нужны другие люди. Конечно, нужны. Но кто, в силу своего положения, знает лучше всего, как вы на самом деле себя чувствуете под жизнерадостным фасадом? Кто в полной мере может оценить ваши боль и страх, понять, что вам больше всего нужно? Кто тот единственный человек, способный в любой день, в любое время окружить вас заботой и добротой? Вы сами.