Детей Эрикссонов из Нэса звали: Гуннар, Астрид, Стина и Ингейерд. Счастливы были дети, которые там жили и родителями которых были Самуэль Август и Ханна. Почему они были счастливы? Я задавала себе этот вопрос и думаю, что знаю на него ответ. Счастливым делали наше детство надежность и свобода. Спокойно и надежно нам было с родителями, которые так сильно любили друг друга. Они были всегда с нами, когда мы нуждались в них, но они не стесняли нас и позволяли свободно и весело шататься вокруг, а какие прекрасные места для игр были в Нэсе нашего детства! Разумеется, нас воспитывали послушными и богобоязненными, как было принято в то время, но в играх нам предоставляли полную свободу и никогда за нами не следили. И мы играли, играли без конца, как это мы только не заигрались до смерти! Мы, как обезьяны, лазали по деревьям и крышам, прыгали со штабелей досок и стогов сена до того, что начинало ныть в животе, ползали в выдуманных опасных подземных ходах — в больших кучах опилок, плавали, еще не научившись плавать, напрочь забывая наказ мамы «не заходить в воду глубже пупка». Но мы выжили все четверо.
В детстве нас никто не бранил. Мама не ругала нас, очевидно, потому, что мы слушались ее с первого слова. Это она воспитывала нас, и я не помню, чтобы Самуэль Август когда-нибудь занимался нашим воспитанием. Я считаю, что она справлялась с этим прекрасно. Слушаться мы, без сомнения, были должны, но она не предъявляла нам массу ненужных и невозможных требований. Например, от нас не требовали, чтобы мы обязательно приходили вовремя к обеду; опоздаешь — возьми себе что-нибудь в кладовке. И никто за это не выговаривал нам. Я не помню также, чтобы она хоть раз упрекнула нас, когда мы приходили домой в порванной или запачканной одежде. Видно, она считала, что ребенок имеет право измазаться, войдя в азарт во время игры. Она не ругала нас также, если кто-нибудь нечаянно набедокурит. Например, в тот раз, когда маленькая сестренка влезла на кухонный стол и опрокинула чан с тестом для кровяных хлебцев, пальта, Ханна, не сказав ни слова, вымыла испачканную в крови малышку, надела на нее чистое платье и подала на обед что-то другое вместо пальта.
Эта свобода не означала, что у нас не было обязанностей. Само собой разумеется, мы должны были учиться работать. С шести лет мы начали пропалывать репу и рвать крапиву для кур. По мере того как мы росли, нас, когда требовалось, брали на уборку урожая. А требовалось почти всегда! В день своей конфирмации я до обеда подбирала колоски ржи, а после обеда причащалась. От работы нельзя было улизнуть. Если, например, наши одноклассники, городские дети, у которых были школьные каникулы, приходили и звали нас поехать с ними на велосипеде на несколько дней во время прополки репы, нам оставалось только отказаться. Порученное дело надо было выполнять. Мне думается, это пошло нам на пользу, помогло позднее выносить даже довольно трудную работу без нытья и жалоб. «Знай себе жми дальше, не останавливайся», — призывала нас она, стоило кому-нибудь задуматься во время мытья посуды, ведь мы также помогали ей по дому.
Это мы запомнили на всю жизнь. «Знай себе жми дальше, не останавливайся», — сколько раз я говорила это себе самой, превозмогая желание бросить надоевшую мне, неинтересную работу неоконченной. А когда меня подмывало совершить что-нибудь слишком рискованное, мне на помощь приходили слова: «Не заходи в воду глубже пупка!»
Наша жизнь в Нэсе протекала без больших бед, так часто подстерегающих людей. Но однажды наш счастливый мир чуть не рухнул. Самуэль Август едва не умер от воспаления брюшины. Его привезли в больницу с лопнувшей слепой кишкой, и Ханна неотлучно была при нем, она провела в больнице целый месяц, пока не миновала опасность. Самуэль Август был твердо уверен, что без ее помощи он не выжил бы; он утверждал, что «ее молитвы поднимались, точно дым, до самого неба», что они-то и помогли ему или даже просто то, что она сидела возле его кровати. За нами, детьми, во время болезни отца хорошо присматривали, и тем не менее я помню, что этот месяц был для меня пустым и холодным. Но Ханна, разумеется, должна была все время находиться с Самуэлем Августом. В горе и в счастье они жили друга для друга.
«Ты всегда в моих мыслях, поступках, да, я хочу всегда жить только для тебя», — писал он апрельским днем тысяча девятьсот третьего года, вскоре после вечера под плакучим ясенем. И он сдержал свое обещание. Ханна оставалась его «милою, ненаглядною» всю жизнь начиная с девяти лет. Она состарилась, они состарились оба, но это ничего не изменило. Помню, им было уже за восемьдесят и жизнь вокруг них остановилась, замерла, а он сидел, держа ее руку в своих ладонях, и ласково говорил: «Милая моя, ненаглядная, славно нам с тобой сидеть здесь и дремать на солнышке».
По вечерам, лежа в постели, они, прежде чем уснуть, долго беседовали. Потом Ханна обычно пела псалом, а Самуэль Август удивительно проникновенно читал «Отче наш» и «Благословен будь». Случалось, что я, приехав навестить их, стояла тихонько за дверью и слушала. И думала при этом: «Как долго еще это продлится?»
Особенно запомнился мне майский вечер тысяча девятьсот шестьдесят первого. Они улеглись и стали болтать о том о сем, что случилось за день. Ханна прочитала «От нас уходит Божий день», псалом, который они так часто пели. Последний куплет его гласит:
Это были последние слова, которые Самуэль Август слышал из ее уст. Чуть погодя с ней случился удар, и через несколько суток Самуэль Август потерял Ханну. Он увидел ее лишь в гробу, бледную как смерть и по-новому, по-странному прекрасную.
До тех пор он не плакал, но когда взял ее руку в свои ладони и почувствовал ее ледяной холод, слезы хлынули у него из глаз и, отчаянно всхлипывая, он произнес:
— Сколько раз я согревал твои рученьки! Теперь он уже не мог их согреть.
Но он продолжал жить.
— Одни уходят раньше, другие позднее, — говорил он, — ничего тут не поделаешь.
У него была удивительная жажда жизни и твердая вера в жизнь грядущую, поэтому смерть Ханны не сломила его.
Он продолжал любить ее, говорить о ней, хвалить, перечислять ее достоинства. Он продолжал любить ее и в девяносто четыре года, когда веселый и довольный лежал в постели в доме хроников, служившем ему последним пристанищем на земле.
— Да, дитя мое, какая мать у тебя была! — сказал он, когда я навестила его в последний раз.
Да, конечно, у меня была прекрасная мать. И какой отец! Какое верное было у него сердце, любившее до последнего часа!
И как он любил рассказывать! Хорошо, что ему было это свойственно, иначе бы я не узнала так много о том, что было так давно в жизни Самуэля Августа из Севедсторпа и Ханны из Хульта.
Июльским вечером тысяча девятьсот шестьдесят девятого года Самуэля Августа не стало. Он был твердо уверен, что встретится с Ханной.
Я вижу их как живых в небесном жилище. Там, верно, растет плакучий ясень на краю Божьего сада, а они сидят под ним. Он держит ее руку в своих ладонях и ласково говорит ей:
— Милая моя, ненаглядная! Славно нам сидеть с тобой и дремать на солнышке!
Мои дорогие родители! Этой книгой ваша дочь выражает вам самую сердечную благодарность за все!
Примечания
Книга о родителях Астрид Линдгрен «Самуэль Август из Севедсторпа и Ханна из Хульта» впервые опубликована на шведском языке: Lindgren A. Samuel August från Sevedstorp och Hanna i Hult. Stockholm, Rabén-Sjögren, 1975.
Впервые напечатана на русском языке (перевод И. Новицкой) под названием «Самуэль Август из Севедсторпа и Ханна из Хульта» в книге: Любовь по-шведски. М.: Олимп — ППП, 1993.