Самый короткий день в году
Этого не должно было произойти. В тот день вообще все складывалось не так: с обеда на город напал шквалистый ветер с мокрым снегом, который таял, едва касаясь земли. Старенькая машина не завелась, кажется, сел аккумулятор. И этот ночной поезд до столицы. Что стоило взять билет на самолет? Вылет бы наверняка задержали, и тогда бы у нас осталось еще несколько часов на прощание. Время неумолимо текло. Тусклое солнце пошло на закат слишком рано, и уже в четыре часа дня в комнату просочились сумерки. А вместе с ними и ощущение скорой разлуки: сколько ни сжимай руки, ни рви простыни, все равно придется одеться и отправиться на вокзал. Если кормить собой тоску слишком долго, то невольно привыкаешь к укусам, боль становится почти незаметной. Поэтому прощание в тамбуре уже не затянется: его сухая ладонь ляжет на щеку, последний поцелуй и ставшее почти дежурным «Береги себя». Этот момент как облегчение — смогла, отпустила. Ждать отправления поезда тоже бессмысленно. Сколько раз видела, как купе начинает жить своей жизнью, стоит только покинуть его. Да и что сейчас можно увидеть кроме отражения фонарей в толстом стекле? Натянуть повыше шарф и руки в карманы — ночной морозец дает о себе знать. Мокрый асфальт стал скользким, мягкие пятна уличного освещения превратились в колючие отблески льда. Ступать надо осторожно. Но разве думаешь об этом, когда в очередной раз твоя жизнь разбивается на осколки? Этого не должно было произойти, но случайности сложились воедино. Мигнувший глаз светофора, соскользнувшая с тротуара нога в легком не по погоде ботинке, и отчаянный визг колес не успевшей вовремя затормозить машины. Тело отбросило в сторону, снег на обочине окрасился алым. В слетевшем наушнике надрывался голос: «Чье имя спасительно в час сплошной темноты?». Ему никто не ответил. В 23:41 скорая захлебывалась в истерике по дороге в больницу. В 23:57 сердце перестало биться. В 00:01 оно заработало вновь. Календарь перевернулся на 25 декабря. Так закончился мой самый короткий день в году.
***
С того момента жизнь круто переменилась. И причина даже не в том, что пришлось перенести несколько операций и встретить Новый год на больничной койке. Приходилось учиться заново жить, потому что прежние вещи казались либо пустыми, бессмысленными, либо словно отреклись от меня. Как я сама иногда любила шутить, в тот день в меня перелили слишком много чужой крови, и поэтому тело с душой теперь не в ладу. — Представляешь, и эта фиалка тоже погибла. Стекла от солнца заклеила, поливаю как надо, но они все равно засыхают. — Может быть, чувствуют, что ты теперь немного не от мира сего? — улыбнулась моя подруга Даша. — Похоже на то. Раньше все подоконники утопали в зелени, а теперь сама видишь… Лук и тот пожух, ни одного перышка не дал. — Переживаешь? — Да не очень, подумаешь, лук какой-то. — Ты ведь поняла, я не об этом. Лейка в руке качнула тонким носиком, и вода, подкрашенная марганцовкой, пролилась мимо. «Как кровь тогда на снегу», — пронеслось в голове, и какой-то суеверный страх на мгновение заморозил, свернувшись узлом в желудке. Но даже эта секундная пауза была красноречивее любых слов. Даша подошла ко мне и обняла за плечи. — Ничего, он еще напишет. Дурак какой, не понимает, чтó в этой жизни самое важное. Ком из желудка перебрался куда-то к горлу. Голос не слушался, и я просто уткнулась лбом в плечо подруги. Жалости не хотелось, хотелось почувствовать себя нужной. И простоять бы так еще долго-долго, но из духовки донесся запах сгоревшего печенья. А вот печенье было правда жалко. С выпечкой, как и со многим другим, совсем не ладилось. И я разрыдалась, снимая с потемневшего противня угольки. Пусть глупо, но за эти слезы никто не осудит. — Знаешь, я давно должна сказать тебе одну вещь. Присядь. Я всхлипнула в последний раз, вытерла руки полотенцем и села напротив подруги. — Ты знаешь, я чувствую мир несколько иначе. Для меня не существует случайностей и простых совпадений. И то, что происходит с тобой сейчас — тоже не просто так. Тебе не понравится то, что ты услышишь, но я должна это сказать. — Говори. Мне кажется, я готова услышать что угодно. — Мне снился сон, давно уже. Там ты делала неправильный выбор и умирала. А потом случилось то, что случилось. Ты жива, но за тебя продолжают умирать другие: твои растения, твои вещи, твои занятия, которые ты любишь. А все потому, что ты до сих пор не приняла окончательного решения. Я угрюмо молчала. Слова были беспощадны; видно, что даются они нелегко, но Даша продолжила. — Ты должна распрощаться с ним, иначе все-таки умрешь. Другого исхода не дано. Я в этом уверена. Как отказаться от чувства, которое делает тебя тобой, которое создавало и питало все это время? Как без него не потерять себя? Прошло больше полугода, а вокруг рушится все, к чему прикасаешься. Но несмотря ни на что у меня получается ощущать себя очень живой. Просто жить — это дорого, этого достаточно… Я кивнула. Потом мы пили чай с магазинным печеньем и болтали обо всем на свете, словно и не было никакого разговора. Мягкий ветерок игриво дергал занавеску, густая листва шелестела в окно. На кухне было уютно, а по улице растекался жаркий августовский вечер. Взгляд упал на увядшую фиалку — может, у нее еще есть шанс? Если она сможет расцвести, то и у меня получится? Только надо отказаться…