Горькая слеза прокатилась по щеке Омурзака от боли, что разрывала его изнутри. Ком в горле не позволял тому говорить.
Канат, решивший хоть немного облегчить состояние своего друга, положил руку ему на спину и слегка похлопал, дабы приободрить.
Спустя какое-то время, после того, как тот осушил свои глаза, дрожащим голосом последовало продолжение:
– Так, отношения между моим отцом и мной вконец испортились. Я не мог простить его за то, что видел благодаря нему с раннего детства, он же не видел своей вины ни в чем, продолжая то, к чему привык. Когда я стал уже совсем большим и обзавелся своей собственной семьей, то решил отделиться и жить самостоятельно, дабы мои дети не видели того, что видел я. Мои дети ходили к своему деду в гости, но когда тот ругал и их, то как я мог продолжать водить их, боясь, будет ли у него в очередной раз настроение или нет?
Лицо Омурзака дрожало от рассказа. Он еле сдерживался, чтобы еще раз не заплакать. Даже Канат, будучи, как и его друг уже в уважаемом возрасте, чувствовал всю горечь рассказа.
– Итак, я решил, что постараюсь как можно сильнее оградить своего отца от моих детей, и дети мои выросли практически, не зная его. Они сопровождали меня везде, где бы я ни был, потому как я хотел быть им другом и примером. Но мы не ходили вместе к моему отцу, потому что наши с ним отношения так и не улучшились, да и страх за детей никуда не ушел…
– Продолжай, – тихим голосом сказал Канат, когда Омурзак остановился, – закончи свой рассказ, как бы больно тебе не было.
– Мой сын Алишер, – сдавленно сказал тот, – повзрослел также быстро, как и я в его годы. Он обзавелся семьей и вместе с супругой обзавелся бытом в соседнем ауле. У него родился уже второй сын, а навестить своих родителей он приезжает крайне редко. Даже тогда, когда он бывает в гостях у нас, он больше предпочитает проводить время с матерью либо в одиночестве, нежели поговорить со мной. Только его супруга старается, чтобы мы поговорили, провели вместе время…
Омурзак взял небольшую паузу, собравшись с мыслями, затем продолжил:
– Однажды, когда мы вышли подышать посреди ночи на улицу, я спросил его, в чем же причина его холодного отношения ко мне. Его ответ меня поразил. Мой сын, которого я люблю больше жизни, сказал, что я больше был занят своими делами, а ему не находил времени. Но это еще не все. Он сказал, что возможно у нас сложились таким взаимоотношения, потому как я никогда не показывал ему примера дружбы сына и отца на своем собственном примере.
С этими словами Омурзак обратно заплакал. Лицо сильного и волевого мужчины, которым тот всегда был, покрылось светящимися солеными струями. Канат молча сидел и слушал своего друга. Он понимал, что сказанное им было еще не концом.
– Вот теперь, прожив достаточное количество лет, – продолжил еще через мгновение Омурзак, – сделав все, чтобы быть и другом, и братом, и хорошим отцом своему сыну, я не понимаю, в чем я совершил оплошность? Ведь я старался быть тем, кем мой собственный отец никогда не стал для меня, и надеялся, что уж я-то все делаю правильно.
Взгляд Омурзака впервые пал с момента начала его речи в сторону Каната:
– Вот скажи мне, друг мой, – вопросил тот с болью в глазах, – в чем секрет твоего счастья? Ведь ты проводил свое время с сыном так же, как и я, столько же, сколько и я. Но почему тогда твой сын навещает тебя, чуть ли не каждый день и склоняет свою голову перед тобой?
– Знаешь, друг мой, – молвил Канат, – ты ведь помнишь моего отца Сарсембая? Разве ты мог когда-нибудь подумать, что человек подобный ему был мягок к своим детям?
Омурзак отрицательно покачал головой.
– Если то, что было в твоем доме, когда ты рос, – продолжал Канат, – ты считаешь злодейством по отношению к себе, то в моем доме было ничуть не лучше, а возможно и хуже. Все же, ты правильно подметил, что мои дети стараются как можно дольше быть в моем доме, и выходят оттуда счастливыми. Ты спрашиваешь, в чем мой секрет, верно? И он прост: тазик и сосуд с теплой водой.
– Я не понял тебя, друг, – изумился Омурзак, – как это тазик и сосуд? Причем они вообще тут, когда я говорю о взаимоотношениях отца и ребенка?