Выбрать главу

Эразмус принялся было что-то говорить, но Хафид поднял руку, призывая его к молчанию:

– Это поручение претит тебе?

Казначей помотал головой и слабо улыбнулся:

– Нет, господин, я просто не могу понять хода ваших мыслей. Вы говорите как человек, чьи дни сочтены.

– Это так похоже на тебя, Эразмус, беспокоиться обо мне, а не о себе. Неужели тебя не тревожит собственное будущее, когда нашей торговой империи придет конец?

– Мы многие годы были друзьями. Как же я могу думать только о себе?

Хафид обнял старого друга и ответил:

– Не нужно. Я попрошу тебя незамедлительно перевести пятьдесят тысяч золотых талантов на твое имя и умоляю оставаться со мной, пока я не исполню данное давным-давно обещание. Когда же оно будет исполнено, я завещаю этот дворец и склад тебе, ибо тогда буду готов воссоединиться с Лишей.

Старый казначей, не веря ушам своим, смотрел на хозяина:

– Пятьдесят тысяч золотых талантов, дворец, склад… Я не достоин…

Хафид кивнул:

– Твою дружбу я всегда считал самым ценным своим богатством. Мои дары ничтожны по сравнению с твоей безграничной верностью. Ты овладел искусством жить не для себя, а для других, и твоя доброта выделяет тебя среди прочих людей. А сейчас торопись исполнить мои поручения. Время для меня бесценно, а песок в часах моей жизни почти иссяк.

Эразмус отвернулся, скрывая слезы. Дрогнувшим голосом он спросил:

– Какое обещание вам осталось сдержать? Хоть и были мы как братья, не помню, чтобы вы говорили о чем-то подобном.

Сложив руки, Хафид улыбнулся:

– Я встречусь с тобой снова после того, как ты выполнишь мои утренние распоряжения, и открою секрет, которым за тридцать лет не поделился ни с кем, кроме возлюбленной жены.

Глава вторая

И вот из Дамаска отправился тщательно охраняемый караван с имущественными грамотами и золотом для управляющих торговыми лавками Хафида. Все десять управляющих, от Обеда в Иоппии до Рэйэля в Петре, в изумленном молчании получили известие об уходе Хафида и подарки. Наконец, сделав последнюю остановку в Антипатриде, караван завершил свою миссию.

Самая могущественная торговая империя своего времени прекратила существование.

С печалью на сердце Эразмус отправил к хозяину посланника, чтобы сообщить о том, что склад пуст, а на торговых лавках более гордо не красуются вывески с именем Хафида. Посланник вернулся с просьбой, чтобы Эразмус немедленно встретился с хозяином у фонтана в перистильном зале.

Хафид пристально вгляделся в лицо казначея и спросил:

– Все исполнено?

– Исполнено.

– Не печалься, добрый друг, и следуй за мной.

Когда Хафид вел Эразмуса к мраморной лестнице в задней части дворца, в огромном зале эхом отзывался звук их сандалий. Подойдя к мурринской вазе, стоявшей на высокой подставке из апельсинового дерева, он остановился, наблюдая, как в солнечном свете цвет стекла меняется с белого на пурпурный. Лицо старика осветила улыбка.

Два старых друга принялись взбираться по внутренней лестнице, ведущей к комнате под самым куполом дворца. Эразмус отметил отсутствие вооруженной охраны, всегда стоявшей у подножия лестницы. Наконец они добрались до лестничной площадки и остановились перевести дух, поскольку подъем по крутым ступеням обоим дался нелегко. Затем они поднялись до следующей площадки, где Хафид достал из-за пояса маленький ключик. Отперев им тяжелую дубовую дверь, он изо всех сил налег на нее, пока та не поддалась и со скрипом не отворилась.

Хафид кивком пригласил внутрь топтавшегося у входа Эразмуса, и казначей робко ступил в комнату, куда на протяжении трех десятков лет не допускалась ни одна живая душа.

Серый тусклый свет сочился через оконца башенок, и Эразмус схватился за руку Хафида, пока его глаза не привыкли к полутьме. С едва заметной улыбкой Хафид наблюдал, как Эразмус медленно обводил глазами комнату, в которой не было ничего, кроме стоящего в углу в пятне солнечного света кедрового ларца.

– Ты не разочарован, Эразмус?

– Даже не знаю, что сказать, господин.

– Убранство тебя не разочаровало? Несомненно, содержимое этой комнаты служило темой для многочисленных пересудов. Разве ты никогда не задавался вопросом, что же здесь скрывается такого, что я столь ревностно берегу многие годы?