— Поэтому на двадцать лет установится диктатура! Чтобы привести всех к приличию и счастью!
— И через двадцать лет диктатор уйдет?!
— Уйдет! И будет править справедливо и по закону!
— И таким диктатором ты себя видел, якобинец доморощенный?!
— А хотя бы и себя!
Два человека уже кричали друг на друга, раскраснелись, брызгали слюной. Алексей Андреевич незаметно достал пистолет, приготовив его к выстрелу на случай, если Пестель в запале кинется на Павла Петровича. Федор Васильевич пока просто внимательно следил за закованным арестантом, что у него было припасено на такой кунштюк, мне было непонятно.
— А вот если по закону, — снова вставила я. — Стали Вы, Павел Иванович, диктатором этим, начали разбирать злодеяния. И надо Вам разбирать дело своего отца. Отдадите под суд? На виселицу? Ведь я правильно понимаю, что хищений выявлено множество?
— За жизнь не расплатится, — подтвердил Ростопчин.
— Понадобится — и на виселицу! — гордо ответил младший Пестель.
Иван Борисович словно очнулся и удивленно посмотрел на сына. Тот отвел взгляд и умолк. А я поняла, что и отцом Павел пожертвует, если придется. Не моргнув глазом.
Страшный все же человек. И ведь цель его в самом деле, если планировать очень далеко, благая, сама не так давно перед Малым Советом почти такие же вещи говорила. Но насколько же разные пути мы избрали!
Павел готов идти по трупам, он бросит всю страну в горнило войны, кровавых казней для достижения своих целей, совершенно не задумываясь, к каким жертвам приведет такое стремительное воплощение его идей. Отдать крестьянину землю? Но безграмотный крепостной не способен вести хозяйство так, чтобы прокормить не только себя, а еще и растущие города, не даст столько зерна, чтобы Россия могла продать его в Европу, получив звонкое золото. И совсем наивно думать, что помещик просто так согласится бесплатно отдать свои имения — часто многократно заложенные! — да тут уже не бунт будет, а ужасное восстание, в котором во главе будет не хорунжий Пугачев, потрясший государство, но разбитый регулярной армией, а настоящие офицеры, многие из которых успели повоевать.
— А, вот еще интересно, — взмахнул листком Император. — Иудеи. Ты их предлагаешь выселить аж к османам.
— Либо они принимают православную веру, либо пусть селятся в Турции, — здесь Павел ответил с некоторым недоумением, не понимая сути вопроса.
— Сменить веру мало кто согласится, или будет это как у испанцев при Фердинанде и Изабелле — покрестятся, но все равно по-своему молиться будут. Значит, к османам. А понимаешь, что ты миллион душ на смерть обрекаешь? Ты вообще как себе такое переселение представляешь, что Порта будет смотреть, как ты жидов через границу гонишь?
Пестель пожал плечами. Судьба евреев его не интересовала совсем. У меня из жидов в знакомых только Добрей, и его не назвать праведником никак, но готова ли я обречь его на лютую кончину или рабство ради… а ради чего?
Павел Петрович вздохнул.
— Жиды — та еще проблема, конечно, но нельзя же так, милосердие же должно быть! Еще про кавказцев ты говорил, но в показаниях нет точных слов.
— Смирных оставить на месте, буйных расселить по всем губерниям.
— А полякам свободу дать?
— При условии, что они будут верным союзником России!
Аракчеев аж крякнул от такого заявления, Спиридонов скривился, и даже я ухмыльнулась. Чтобы шляхтиич дал слово русскому о вечной дружбе и сдержал его? Мани превеликий, что у Павла в голове!
— Двое освещенных, — сказал вдруг Макаров. — Приятели курляндца, напавшего на Александру Платоновну. Кто они и где живут?
Младший Пестель только фыркнул и отвечать не стал. Но неожиданно подал голос его отец:
— Алексей Вереницкий и Магнус Ульм. Где живут — не знаю, но люди это страшные, особенно остзеец.
— Молчи, каналья! — закричал Павел.
— Сам молчи! «На виселицу, если понадобится!» Из-за тебя все! Я бы повинился, уплатил бы виру, а теперь и так повесят, и Боря убит! На тебе смерть его!