Остальные три поезда перевозили солдат, и были составлены из больших сараев, где спать полагалось по очереди на нарах, а для туалета использовали большое ведро в огороженном закутке. Можно было и возмутиться такой несправедливостью, но, во-первых, судьба такая у служивого — превозмогать трудности, во-вторых, как сказал один унтер, лучше несколько дней в тесноте, но с ветерком, чем месяц топтать дороги своими сапогами.
Между вагонами были организованы переходы, в теплое время и по сухой погоде пройти по ним было даже весело, а вот зимой одним ветерком беды не ограничатся — будет холодно, поэтому и организовали тамбуры, чтобы не запускать стужу при каждом открытии дверей. Сейчас по одному из таких лязгающих железных мостиков ко мне заявились артиллерийский полковник Петров и майор от инфантерии Кульмин Федор Владимирович. Они испросили разрешения погостить для разрешения якобы каких-то важных вопросов, но на самом деле просто хотели испить кофия в мягких, удобных креслах.
— Алексей Сергеевич, — спросила я артиллериста, — что Вы думаете о пушкарском деле?
Седой офицер удивленно посмотрел на меня. От молодой барышни такой темы для беседы он не ожидал.
— Русская артиллерийская школа сейчас — самая передовая. Великий князь Михаил Павлович свое ведомство держит крепко, многий беспорядок исправил.
В речи Петрова проскакивали обороты из екатерининских времен, хотя, казалось бы, в его чуть за сорок появиться им было неоткуда.
— Я не от том, — досадливо махнула рукой. — А именно о способе стрельбы. Ведь сейчас после каждого залпа ствол нужно пошебуршить ершиком…
— Пробанить, — поправил меня полковник.
— Пусть так. После со стороны дула запихивают порох, потом пыж, ядро, снова пыж…
— Пыж не обязателен.
— Не важно! В любом случае все это время солдаты стоят под пулями!
Здесь встрял Кульмин:
— Александра Платоновна, судьба солдата — стоять под пулями и не кланяться им.
Я вздохнула. Фатализм военных меня всегда удивлял, а сейчас пришлось столкнуться с ним в полной мере, и она — эта мера меня не устраивала. Остаться одной посредь трупов героически павших совершенно не хотелось.
— В том и дело, что голову сложить — дело нехитрое. Позвольте закончу, — пресекла я попытку офицеров меня с возмущением перебить. — Нам предстоит большая экспедиция за тысячи верст по не самым гостеприимным местам, в которых мало кто бывал.
— Господин Павлов вот, — напомнил Алексей Сергеевич.
Да, Нестора приписали к нашей команде решением Императора. Теперь уже законного, помазанного по всем правилам. Впервые коронация произошла настолько стремительно и блестяще: царский поезд доставил августейшую чету в Москву за один день, а потом вернул обратно, и празднование в двух столицах слилось в единое торжество.
Перед убытием в Оренбург с Николаем Павловичем я виделась всего дважды, благо занят он был преизрядно. В первую встречу мы говорили долго, обсуждая конечные цели всего предприятия.
— У нас нет задачи подмять всю Индию под свою руку, — сказал мне тогда еще официальный наследник. — И не удержим, и выглядеть будет так, словно забираем у англичан их собственность. Наш экспедиционный корпус должен стать той силой, которая сподвигнет туземцев к сопротивлению «красным мундирам». Обещайте все, что угодно, получайте обещания в ответ, не забывая о том, что слова не стоят усилий, затраченных на их произнесение.
— Это Свет? — спросила я.
— Да, — кивнул Николай Павлович. — Так правильно.
Во второй раз, уже перед самым окончанием сборов, меня вновь вызвали на прием, и в кабинете Государя скромно сидел Нестор Павлов.
— Забирайте с собой этого эскулапа. Здесь он своим нытьем о чистоте всех утомил, а Вам в походе пригодится. И как лекарь, и как проводник.
Отказываться я, конечно, не стала, такой подарок оказался очень кстати.
— Так вот, нас будет по примерным подсчетам одиннадцать тысяч человек. Вполне возможно, что пробиваться нам придется с боями через пустынные местности, через горы. Потом в самой Индии мы встретим английские войска. Пусть официально это охранные части Ост-Индской компании, но по сути — те же солдаты Его Величества Георга. И их там много, а нам подмоги ждать не придется. Поэтому я и настаиваю на том, чтобы геройствовали вы все с умом.
Такая мысль полковникам по душе не пришлась. Как-то Серж сказал мне, что гусар, доживший до тридцати лет — плохой гусар, и его можно уверенно подозревать в трусости. Я тогда пришла в гнев, назвав такую сентенцию форменной глупостью. Зачем мне героический, но мертвый Фатов, что мне с ним делать? Но такие настроения и для армии, и для гвардии оказались обычным делом.