— Даже жалко рядовым выдавать, — вздохнул обер. — Сломают.
— Назначьте сразу наказание за поломку, чтобы как образок нательный берегли, — хмыкнула я.
Теперь стала понятна суть письма от графа Аракчеева, которое пришло накануне, еще до послания Вяжницкого. Оно было кратким: «Если испытания будут успешными, господа Кутасов и Готье получат дворянство. Не допустите попадания в руки врага».
С одной стороны, странно новое оружие отправлять для опробования к черту на куличики и сразу в боевой поход. Однако, возможно, смысл в этом есть. Любые стрельбы возле столицы вызовут разговоры, кто-то проболтается, похвастается по пьяному делу, а там и тайна перестанет быть тайной в один миг. Из Азии же вести будут идти полгода, не меньше.
В залу вошел полковник Петров и молча протянул мне бумагу. Ей оказался ответ артиллерийского управления, в коем сообщалось, что идея с казнозарядным орудием признана интересной, указание для воплощения ее в металле даны. Под подписью Великого Князя нашлась приписка, сделанная его рукой: «Передавайте почтение А.П.»
— Чудесница Вы, Александра Платоновна, — только и сказал полковник.
Я только улыбнулась, воспоминания о внезапной и бурной страсти с Михаилом нахлынули приятной, горячей волной. Что же, не ошиблась в любви цесаревича ко всему стреляющему, если оно большое. Но не знаю, удастся ли даже ему сдвинуть с места забронзовевшие умы старых генералов, относящихся к любым новшествам с подозрением.
На стрельбы Кульмин меня все же вытащил, да и всегда невозмутимые охранники вели себя как коты, выпрашивающие сметану. Поэтому пришлось закутаться и отправиться на заснеженный луг. Солдаты быстро установили чурбаки с соломенными чучелами, замотанными в старые тряпки, и начались испытания. Заряжать и в самом деле оказалось удобно, легко было справиться даже в перчатках. Бой у ружей выдался отменным, на ста саженях в цель попали все. На ста пятидесяти из внезапного соревнования выбыли Тимофей и Андрей, после двухсот остались только Аслан и полковник, на двухстах пятидесяти офицер сдался, смущенно сказав, что так далеко просто не видит. А черкес послал пулю точно в «голову» чучела. Кульмин поздравил соперника и в сильном возбуждении позвал молодого рядового.
— Ну-ка, братец, вот тебе ружье и припас к нему. Разберешься?
Солдат бережно взял штуцер, осмотрел его и ловко открыл запор. Повертел в руках патрон и вложил его в камору. Закрыл, взвел курок, прицелился и выстрелил. Попал в ту мишень, что отстояла на сто пятьдесят саженей, видно было даже с линии, как взлетели в воздух ошметки соломы.
— Доброе ружье, Ваше высокоблагородие! — вытянулся рядовой. — Снаряжать дюже удобно!
— Эх, какой молодец! — восхитился полковник и протянул солдату десять копеек. Повернулся ко мне и сказал: — Даже страшно становится. Видите, мы, не торопясь, выстрелили четыре раза быстрее, чем из простой фузеи дважды в бою под крики унтера. Это же шквал смертоносного свинца можно на головы врага обрушить! Но патронов не напасешься этих.
— Казна будет платить — будут патроны, Федор Владимирович, — ответила я. — Что ценнее — свинец и порох или солдат?
— Многие думают, что солдат у нас много, Александра Платоновна. И они бесплатные.
— Вздор! — я даже притопнула ножкой. — Обученный солдат — это дорого! Его кормят, одевают, обувают, в сражении ветеран принесет больше пользы, чем рекрут.
— Никогда не задумывался над этим с такой… меркантильной точки зрения, — подбирая слова сказал полковник.
— А Вы задумайтесь. Война — это деньги. Потраченные и приобретенные. Если война не сулит выгоды государству, то не стоит ее и начинать во многих случаях.
Почему-то этот разговор меня разозлил. Я взяла «особый» штуцер и посмотрела на дальнюю мишень через прицельную трубку. Она была не намертво приклепана к стволу, а имела в передней части винт, которым можно было бы приподнять ее или опустить. Как сейчас нужно было бы сделать, оставалось неизвестным, но я плавно потянула скобу, и ружье бухнуло, пнув меня в плечо. Клубы дыма скрыли результат, но рядом кто-то сказал:
— Отличный выстрел, Ваше Сиятельство, пусть и слегка влево ушло.
В десяти шагах стоял и улыбался своим жутким оскалом Михайло Бондарь. Обритый спереди в половину головы, одетый нелепо: половина куртки из грубого сукна синего цвета, другая — серого, так же странно были выкрашены панталоны.