— Мартын может, — подал голос конвоир.
И тут уже мы с полковником заинтересовались — что это за персонаж такой, который непременно пошлет пулю точно в цель на таком расстоянии.
— Из беглых промысловиков, — ответил солдат. — Стреляет — от Бога дар! Мы, пока начальство не видит, ему ружье даем и на спор ставим, попадет ли. Так Мартын просит один выстрел для привычки, а вторым каждый раз, как белке в глаз. И господа офицеры о нем уже прознали, даже на охоту его один раз взяли!
— Надо и нам с этим Мартыном познакомиться, — сказал Кульмин.
Полковник, сам себя считавший стрелком хоть куда, явственно приревновал.
На следующий день состоялось неудачное знакомство с приписанным к экспедиции священником. Закутанный в вытертую шубу дядька не дал мне даже представиться, как огорошил громоподобной речью:
— Покайся, отступница! Отринь бесовского идола своего! Забудь черное колдовство, от него идущее!
Я настолько растерялась, что и не нашла сразу, что ответить. А поп меж тем продолжил яростное обличение меня во всех тяжких грехах, распалялся он все больше и больше, брызжа фанатичным и праведным гневом. Оказавшийся рядом генерал Ланжерон успел подхватить меня под руку и утащить из залы, не дожидаясь моего взрыва. Где и кто выкопал и отряхнул от затхлой пыли этого твердолобого священника, оставалось загадкой, но ума сей человек явно был недалекого. Как можно было назначить в поход, возглавляемый манихейкой, неистового ретрограда!
Поп продолжал исходить громкой проповедью даже тогда, когда за нами закрылась дверь. Александр Федорович посоветовал мне прогуляться на морозце, успокоить жаркий гнев внутри, мне осталось только кивнуть. Григорий и Тимофей пристроились позади, мои же ноги понесли меня на берег Урала, который еще не так давно назывался Яик, но после пугачевского бунта был переименован Екатериной. Дабы даже в памяти не осталось яицкого казачества, замаравшего себя в чудовищной смуте.
Река все также оставалась скованной льдом, а день выдался прелестным. На солнце снег искрился миллионами маленьких бриллиантов, не было ветра, щипающего щеки, только умиротворение. Григорий встал чуть в стороне, приглядывая за прохожими — опасается еще одного покушения. Тимка пинает сугроб сапогом рядом, думает о чем-то своем. В благостной тишине удалось пробыть минут десять, когда на расчищенной тропинке появился еще один служитель Господа, но на этот раз богаче одетый и властным достоинством светящийся. Охранники подобрались, но покорно стянули шапки, когда большеносый священник осенил их крестом.
— Что ж, Александра, дщерью называть тебя не буду, не признаешь ведь Господа нашего Иисуса, — несколько сварливым голосом начал разговор чернорясый.
Даже тулуп на нем был выкрашен в тот же цвет, как и головной убор. Борода без усов казалась неприятной: не жесткая мочалка, что было бы привычно, а будто бы девичьи волосы к подбородку прикрепили.
— Отчего же, почитаем Иисуса из Назарета как одного из пророков. Прошу прощения, не представлены мы…
— Феофил я, епископ Оренбургский и Уфимский.
— Рада приветствовать, Ваше Преосвященство, — кратко поклонилась я. — Это Вы привезли этого… этого…
Слова, которым можно было бы обозвать недавнего попа, чтобы не оскорбить духовный сан, сразу и не подобралось.
— Что, потряс тебя иерей Дионисий? — рассмеялся епископ. — Тверд он в вере своей, да ума для того много не надо. Не сработаешься с ним, а?
— Нет, конечно! Лучше без священника выступить, чем с таким!
— А вот об этом забудь, — строго отрезал Феофил. — Взбунтуются солдаты, чтобы без отца духовного под ведьмой в далекие земли войском выступать. Не перебивай! — остановил он меня, готовую вновь вспыхнуть. — Пойдем, прогуляемся. Хорошо тут, спокойно. И денек Господь даровал светлый.
И, не дожидаясь моего согласия, епископ двинулся по тропинке. Снег поскрипывал под его каблуками, и мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать за черной рясой. Разговор я сама первой продолжать не стала, и пауза затягивалась. Епископ щурился на солнце, а его большой — крючком — нос уже основательно покраснел на морозе.
— Манихейство — вера удивительная, — сказал вдруг Феофил. — И не сказать, что сильно противоречит христианству в наставлении к праведности, но отличия таковы, что сложно до сих пор многим признать право таких, как вы, на существование. Слишком сильно отличаются каноны.
— Во многом схожесть есть, — не согласилась я. — Даже Блаженный Августин исповедовал манихейство в юности своей.