— Как же это ты, голубчик, попадаешь-то? — спросил генерал. — Ведь едва видно это дерево.
— Наитие у меня, Ваше Высокопревосходительство, и опыт. Я с десяти лет зверя бил из таких ружей, в которых пуля болтается, пока из ствола не вылетит. Глаз у меня зоркий, вот вблизи не очень хорошо вижу, но главное, надо понимать, как пуля летит.
Военные теперь осматривали ружье, Кульмин прикладывал его к плечу, пытался целиться через трубку, и выспрашивал стрелка о его впечатлениях. Тот не скрывал, что из такого чуда ему палить прежде не приходилось, что бой у него превосходный, и легкая пуля при слабом ветре убойно полетит и на версту, и на полторы, скорее всего, но прицелиться будет невозможно, какой бы глазастый солдат не попался. И что хорошо бы было поставить зрительную трубу со стеклами вместо пустой, но от отдачи толку будет только на один выстрел. Потом внутри все линзы сместятся.
— А ведь еще бы сюда барабан добавить, как в том ружье Вашем, Александра Платоновна, — предложил Кульмин.
— Никак нельзя, Ваше Высокоблагородие, — ответил Мартын. — Замок в этом ружье хитрый, но травит все равно при выстреле. Не приведи Господи прорвется искра к остальным зарядам, бахнет так, что пол морды разворотит!
Потом подумал и добавил:
— Хотя с медными патронами можно было бы.
Все посмотрели на меня, но я лишь развела руками:
— Латунные они, но пока их делать сложно и дорого.
На обратном пути, пока лошади продирались через снег, таща загруженные сани, Ланжерон спросил Мартына:
— А это ж тебе, голубчик, обязательно товарищ нужен при стрельбе?
— С ним лучше, Ваше Высокопревосходительство. Он и про ветер подскажет, и как прицел подправить, пока я сквозь дым проморгаюсь. И скажет, что стремать пора, если беда близко, которую я не вижу. Михайло мне в помощниках уже два месяца как, разумный в этом деле. Глаз у него верный.
— Тоже стрелок?
Бондарь смутился, за него ответила я со смехом:
— Александр Федорович, у Михаила оружие — гирька на бечевке. Но пользуется он ею волшебно, а это тоже искусство особенное. У меня вот ничего не получилось. Что смотришь, Бондарь? Да, я, памятуя, как ты того негодяя огорошил, тоже хотела научиться. Представляете, господа, раз — и из рукава как молния вылетает!
— Это как же Вы, графиня, свидетелем такого «искусства» стали? — удивился генерал.
— Дело то особое было, говорить о нем не позволено. Думаю, и Бондарь не распространялся.
— Трепать о таком — себе врагом быть, Ваше Сиятельство, — согласился Михайло. — Возьмите нас с собой, — вдруг сказал он. — В Индию!
На какое-то время установилась тишина, нарушаемая лишь скрипом саней и глухими шагами лошадей по глубокому снегу. А потом Ланжерон расхохотался.
— Уже даже каторжные знают, что мы в Индию выступим! Об этом, наверное, уже во всех лондонских салонах твердят!
Ситуация выглядела и впрямь забавно, если бы не смущала своей нелепой печалью. О какой секретности может идти речь? Хотя, наверное, спасает только удаленность Оренбурга от цивилизации. Скорее в Петербурге слухи могли разлететься, чем отсюда дойти до Индии или Лондона.
— Я подумаю, — сказал генерал. — Неправильно это, чтобы с каторги в солдаты забирать, но повеселили знатно вы меня, да и добрый стрелок пригодиться может. Подумаю. Если нареканий от надзирающих не будет, может, и решусь на такое безобразие.
Глава 17
В один состав вся наша маленькая армия не уместилась, и паровоз еще пять раз совершал долгий путь от Оренбурга. И это при том, что часть ее была доставлена к месту, где заканчивались пути, еще зимой, и теперь медленно, но неуклонно продвигалась дальше на юг вместе с блестящими нитями чугунки.
Уже ближе к выступлению мне открылось, что генерал Ланжерон оказался совсем не таким бездарным управляющим, как рисовали его за глаза, и к походу он готовился давно и в тайне, когда окончательное решение еще и не было принято. И именно он настоял на выбранном маршруте. А дело это было не простое.
Отношения Российской Империи и Хивинского ханства уже многие годы можно было бы сравнить, как соседство крепкого крестьянина с хитрым лисом. Первый старательно лелеет свое небогатое хозяйство, а второй тайком пробирается в его курятник, лакомится яйцами и таскает в острых зубах птицу. Кайсаки, почти замиренные ближе к Уралу, и сами не прочь поразбойничать, но близость к русским укреплениям и казачьим заставам охлаждает горячие головы кочевников. Но и они, и киргизы были едины в ненависти к узбекам, вытесняющих их в степи — подальше от хороших пастбищ и воды. Сами же хивинцы, столетиями обживавшие степь, ходить по ней научились, и набеги стали постоянной бедой. И чем дальше на юг продвигалась Империя, тем большей проблемой становились грабежи и угоны полона в рабство. В Петербурге мало кого интересовали дела, творящиеся на далекой границе, но были и те, кто умел смотреть даже не в завтрашний день, а на годы вперед. И их мнение было однозначным: Хива или должна быть усмирена, или остаться лишь в памяти людской, исчезнув с карт как независимое государство.