Тост был хорошим — с яйцом, ветчиной, мягким сыром и веточкой спаржи. В другой день я обязательно передала бы через официанта повару спасибо, но теперь лишь медленно выдыхала тревогу, глядя на опустевшую тарелку с оранжевым мазком от желтка.
Я — дура. Все хорошо… Аэролет упал потому, что сайте метеорологов несвоевременно обновили информацию. Только и всего. Так бывает.
Возможно. Все просто совпадение. Пора, наверное, уже успокоиться.
Мне принесли кофе. Душевный — в большой чашке, горячий, с плотной, посыпанной шоколадной крошкой, пенной шапкой.
Вот тогда он и сел напротив.
Скользнул за стол, зашуршал одеждой — прилипшая взглядом к напитку я уловила размытое голубое пятно рубашки, — и принял расслабленную позу. Откинулся спиной на стул, сцепил где-то под столом руки — хорошо, что под столом, потому что в этот момент я испытывала девяносто пяти процентную готовность воткнуть в чужую ладонь нож. И этот нож, как назло, завернутый вместе с вилкой в салфетку, будто тестируя мой темперамент, оставил лежать на столе официант.
Куда только улетучилось мое робкое облегчение — «все наладится». Не наладится. И ненавистный мне рядом человек — ярчайшее тому доказательство.
Впервые с момента нашего знакомства я набралась смелости посмотреть ему в лицо. При всей мягкости лицевых мышц и правильности черт — удивительно жесткое, ненапряженное, но пугающее взглядом, направленным куда-то поверх моего плеча. Светло-русые волосы, широкие плечи, странная мирная, несочетающаяся с обликом, аура. Успокаивающая, будто обезболивающая…
Мне впервые стало страшно где-то в самой сердцевине.
«Этот не отстанет». И стало понятно — он прекрасно знал о моем походе в Управление, попытке написать заявление, привлечь на свою сторону закон.
Кофе я так и не попробовала, теперь меня от еды тошнило; мерещилось, что на госте за моим столом надет черный плащ, а мужские руки под столом сжимают круглый медальон. Чужой взгляд не пилил лишь потому, что не был сдвинут на несколько градусов левее, жег лазером воздух возле моего уха.
Рухнула всякая надежда на светлое и доброе продолжение дня.
Хорошо, что первой фразой, которую он произнес, не была «как отец?». Я бы перестала за себя отвечать.
Но нет, он спросил другое:
— Ты не стала сговорчивее?
Мой ответ просочился сквозь сжатые зубы.
— Не заметно?
И кофе попробовала из упрямства — я заказала, я выпью. Почти не тряслись несущие ко рту чашку ладони.
— Жаль.
Он рассматривал манекены с тем же равнодушным любопытством, как недавно сама я. Мелькнула и тут же исчезла с горизонта мысль о том, чтобы включить в режим диктофона сотовый — увы, ни разу не пользовалась этим приложением, к тому же мобильник в сумке. Не подготовилась я к новой встрече, и принести в Управления доказательства угроз снова не получится. Идиотина.
— Как сестра?
Чтобы ответить спокойно, пришлось собрать всю выдержку в кулак.
— С сестрой все хорошо.
— Уверена?
Взгляд-лазер ближе к уху. Казалось, мой спутник просто принялся рассматривать другой бутик, мне же захотелось уклониться. Склониться под стол.
— Уверена.
В этот момент зазвонил сотовый — мелодией «Живи-кружи в любви», мелодией моей сестры Геры.
«Я не знаю, как это случилось» — лепетала и плакала трубка, — «Данка такая подвижная с утра… Как она вбила себе что-то под ноготь, как можно было так обо что-то запнуться?! Ума не приложу! Но теперь мы в травмпункт, к хирургу, ноготь, может быть, придется снимать…»
Заиндевевшей мне дали отбой на словах «все, за нами пришло такси…» под сопровождение детского рева на фоне.
— Все в порядке?
Я порадовалась бы этому вопросу, если бы его задал кто-то другой, не он. В устах другого человека это означало бы участие, небезразличие, но мужчина в голубой рубашке прояснял другое — тебе не хватит?
Сотовый из моих холодных и потных пальцев выскальзывал, я уронила его в сумочку.
— Ничего серьезного.
И отпила кофе, не чувствуя вкуса. Мое нутро, мой мир, как нестабильная юла, вращался на тонкой ножке — скоро он накрениться фатально.
— Пока ничего.
Этот несносный тип пришел по мою голову, и я никак не понимала — почему. Господи, мне двадцать лет, дорогу никому не переходила, зла не делала, грубого слова не говорила. А теперь все черное лезло из меня наружу.