— Не войдешь? — спросил я.
— Мне было поручено доставить вас, — но ее серых губах мелькнула едва заметная улыбка. — Будьте почтительны.
И затем она ушла. Я не знал, что с этим делать. Я всегда оставался почтительным. Разве не так?
Я постучал в дверь. Ответа не последовало. Я подождал несколько мгновений, постучал снова, а затем толкнул дверь.
Я до сих пор помню тот шок от того, что я обнаружил внутри. К этому никогда не привыкаешь — к присутствию, к осязаемости, особенно когда находишься в замкнутом пространстве, вблизи, прямо перед лицом. И это странно, потому что теперь я видел, как они сражаются в других мирах, в строю, огромных формациях, и все равно это никогда не было похоже на первый раз. Потому что они мутанты. Мутанты. Их изменили, и они неправильные. Их увеличили до неузнаваемости, сделали слишком большими в сравнении с людьми, слишком широкими и мускулистыми. Они звучат неправильно и пахнут также — их голоса хорошо слышны, благодаря этим гигантским грудным клеткам, их различные имплантированные органы что-то делают с биохимией. Такое ощущение, что вы попали в какою-то кошмарную лабораторию с образцом, который все еще лежит на столе, только он говорит и смотрит на вас, ожидая, что вы будете обращаться с ним, как с другим человеком. Но это не так.
Это было мое первое впечатление, запечатленное в моем наивном сознании без надежды на стирание, но вторым впечатлением стало то, насколько он был красив. Не в сексуальном или романтическом смысле, а в каком-то идеализированном человеческом качестве, как одна из тех мраморных статуй, которые я видел в видеоисториях старой Европы: холодный, чистый; каждая конечность идеальная, взгляд холодный и ясный. Я посмотрел вверх — далеко вверх — в льдисто-голубые глаза на лице цвета загоревшей кожи. Я увидел светлые волосы на высоком лбу и рот, который мог бы показаться жестким, если бы не выглядел так искусно. Я видел тяжелые пластины доспехов, тускло освещенные свечами, каждый их изгиб был украшен тонкой коркой хитроумного декора.
Он даже не смотрел на меня. Он стоял в центре круглой комнаты, совершенно один, в силовой броне, которая делала его еще более колоссальным, что он был. Его окружало множество гололитов. Четыре? Пять? Я точно не помню, но достаточно, чтобы он не смог обработать информация с них всех за один раз. Каждое изображение выглядело ужасающе сложно, они показывали диспозицию кораблей, передвижение войск и еще черт знает что, мечущееся между лунами, планетой и пустотой. И он не переставал смотреть на диаграммы, даже когда заметил, что я вошел, и жестом пригласил встать перед ним. Время от времени его палец дергался или мигал ряд лампочек на его открытом воротнике броне, и я догадывался, что был отдан какой-то приказ, и теперь какой-либо гарнизонный корабль перенаправлен в другой сектор, или какая-то партия оружия отправлена обратно на хранение, или только что произошло какое-то повышение, понижение, или отклонение от курса в одной из нескольких сотен активных операций по развертыванию и отправке.
— Вы Аваджис Каутенья, — спросил космодесантник. — Новый летописец?
— Да.
— Пока вы здесь, вы будете находиться под моим наблюдением. Если вам что-то понадобиться, обращайтесь ко мне. Любые вопросы, касающиеся вашей работы, того, что вам разрешено делать, а что нет, решаются со мной.
Он не пытался скрыть свое презрение ко мне или к этой встрече. Я не мог его винить. Он был создан для сражений, для оркестра гипернасилия в таких формах, которые я даже не мог себе представить, и ему совсем не хотелось разговаривать со мной. Мне бы хотелось сказать, что я позволил презрению захлестнуть меня, но это не так. Я чувствовал страх; я почувствовал себя невероятно уязвимым. Большая часть меня просто хотела выбежать на улицу, найти транспорт и убраться с планеты.
И, что хуже всего, я хотел ему понравиться. Это было безумием. Но вы должны понять, что люди моей профессии не выносят, когда их не любят. Это гложет нас. Все зависит от этого, в той или иной степени. Мы рассказываем истории, мы поставляем наши продукты, а потом нам должны аплодировать, иначе все усилия окажутся напрасны. На каком-то этапе этот… человек будет читать то, что я создал. Все они будут. Это будут мои критики.
— Меня зовут Бел Сепатус, я из отделения Херувим Первой Сферы Легиона, — продолжил он, его безупречные глаза перебегали с одного гололита на другой. — На время перехода я, как и вы, буду находиться на «Красной Слезе». Требуется ли вам что-нибудь еще на этом этапе?
Я знал, что означают некоторые из этих слов. Но не все. Да мне это и не нужно было — я видел своими глазами, что он был на порядок выше меня, выше всего, что я когда-либо видел раньше, и точные звания имели очень мало значения. Мне нужно было уехать и заняться исследованиями. Мне нужно было разобраться во всех странных перестановках этой инопланетной империи, иначе они съедят меня заживо. Мои ладони уже настолько вспотели, что я боялся, что оставлю капли на полу позади себя. Мне стоило работать усерднее. Проклятье, я должен изучать эти видеокниги до крови в глазах.
— Нет, милорд, — заикаясь, произнес я. — Но спасибо.
Он бросил на меня короткий, холодный взгляд.
— Тогда аудиенция состоится в назначенное время. Через два дня, в крепости. Инструкции будут отправлены вам.
Должно быть, у меня перехватило дыхание. Буквально.
— Аудиенция? — глупо спросил я.
Бел Сепатус вернулся к осмотру флота.
— С Примархом, — ответил он решительно. — Лишь только Трону известно, почему он хочет встретиться с тобой.
После этого Эрис вернулась за мной. Мы поднялись на несколько уровней, пока не оказались на парапете скальной крепости, откуда открывался вид на целю серию посадочных площадок и плацдармов. Позади нас возвышалась основная масса поселения. Это был город, частично построенный под землей, глубоко врытый в землю, и его было относительно мало видно за шрамами из песчаника. В этом и заключался смысл, подумал я. Какие бы войны не опустошали это место в далеком прошлом, они оставили после себя память о расе. Не высовываться. Закопаться. Не показываться солнцу.
Я облокотился на каменные перила. Эрис посмотрела на меня.
— У меня приказ проводить тебя в твою комнату, — сказала она.
Я уставился на сцену военных приготовлений. Вдалеке виднелись соляные равнины, сверкающие под гнетущим красным цветом. Я уже побывал на нескольких мирах Империума, и каждый из них обладал своими уникальными качествами. Этот оказался самым странным из всех. Вдыхая воздух, я почти ощущал враждебность к жизни, словно все вокруг шипело мне проклятья. Это было не явное проявление, а что-то остаточное, как осадок, все еще активный в почве.
— Ты работаешь на него? — спросил я, жалея, что у меня нет сигареты, чтобы затянуться.
— Я работаю на легион.
— Боги. Почему?
Эрис громко рассмеялась, прежде чем поняла, что я говорю серьезно. Потом она просто выглядела смущенной. Конечно, она растерялась. У нее не было выбора в жизни. Почти ни у кого в Империуме. Выбор оставался только у таких жалких неудачников, как я, и это делало нас ленивыми и придирчивыми. Спросить ее, почему она служит легиону… С таким же успехом я бы мог спросить ее, почему она решила дышать.
— Ты не так много знаешь об этом мире, не так ли? — спросила она.
— Не много, — признался я.
Эрис посмотрела на ту же сцену. Ее глаза сузились от яркого света.
— Мы были мертвы, — начала она. — Почти. Цеплялись за жизнь. Прямо на краю творения, обреченные войнами, которые велись задолго до того, как кто-то из нас родился. А потом… он пришел.