Здесь Остроумова и Лебедев –
Вновь юны, гениальны и несчастны,
Вне жизни света, в муках творчества,
Как фуэте у пленников балета.
Максимова с Васильевым танцуют,
Как все в ряду, в изысканных костюмах,
С иголочки, парижских кутюрье,
С изяществом простых телодвижений
И с грацией любви, как благодать,
Сходящая на публику с небес
Весенних, в белоснежных облаках.
Какою долгою казалась жизнь
Со счетом лет, а все уж промелькнуло,
Умчалось, как весна заветная
Во возрасте Ромео и Джульетты.
Припухлость щек и жизни полнота
В ногах и туловище – красота
Девичья, как в избытке для балета, -
В замужестве спасение и счастье!
В зените творческих удач и славы,
Казалось, с опозданием свобода
Пришла и к нам… С распадом Родины,
С разрухой, с разграблением страны
И с погружением в Средневековье?
И в чем тут благо? Как нам рассудить?
А с новым обращеньем торжествует
Не Бог, не Правда, - Золотой Телец.
Великая эпоха закатилась!
Музыка вселенская звучит.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Санкт-Петербург. Петропавловская крепость над Невой. Ночь. В чердачном проеме одного из зданий напротив по Дворцовой набережной свет лампочки освещает лицо, голос которого разносится, как суфлера, тихо, а мы воочию видим и слышим все происходящее, как на сцене бытия.
ГОЛОС ПОЭТА
Угасли шум, стенанья, суета.
Высоко, у креста,
В лучах зари над невскою твердыней
Недвижно ангел стынет.
И в отсвете небес алтарь.
Мир праху твоему, последний царь!
Да почиет людская злоба
У обретенного тобою гроба
В пристанище царей,
Где льются фимиам и сладостный елей.
Но, чу! Иль это наважденье?
Как будто в наводненье,
Всплывают с грохотом гробы,
И крышки прочь... О вещий знак судьбы!
Восстал царь Петр, вскипая гневом:
«Мы здесь, - промолвил, - меж землей и небом
Не токмо, исстрадавши, спим, -
Отечество, как ангелы, храним
Со всей российской ратью,
Победами увенчанные, к счастью.
Но ныне все не так, как встарь.
Броженье возбудив в народе, царь
Отрекся от престола...
Смотрите-ка! Явился наконец Никола.
Во след ему хвалу поют.
Да у царей свой суд!»
Восставшие из гроба в облаченьях царских,
Воистину живые, в красках ярких,
Признать не могут мертвеца:
Костей не досчитался и венца,
Величья ни в осанке, ни в движеньи, -
Лишь тени смутное свеченье.
«Таков он был - ни то ни сё,
Зато и проворонил всё, -
Сказал один из Александров - Третий,
Могучий, в скорбной речи. -
Стрелять любил он по воронам,
А словно целил по коронам
Властителей небесных и земных,
И всей семьей сошел за таковых!»
«Отец! - взмолился сын. - Я слаб и грешен.
Но ныне я утешен,
Причислен к сонму государей вновь,
Народа ощутив любовь
И покаянье,
И с верой пробужденной воздаянье...»
«Народу ль каяться? Не ты ль отрекся сам
И предал власть, врученную царям?» -
Вся вспыхнула Екатерина, из принцесс,
Взошедшая на трон не без чудес.
Петр Третий тут расхохотался: «Как же!
Ты прост, старик, но не дурак же?
Как загнанных в походе лошадей,
Царей, ославив, убивают у людей!»
«Да, участь их жалка, - Екатерина
Перевела смущенный взор на сына,
И Павел весь затрепетал,
Как будто вновь удавлен, и упал;
С главы его скатилась не без звона
Российская корона;
Ее немедля поднял внук примерный -
О две короны Александр Первый,
Недаром впавший в смутный мистицизм,
Так был повержен романтизм. -
О них поныне мало кто не стонет.
Но всяк своей судьбы и стоит!»
«Но никому нет дозволенья убивать!» -
Новопреставленный осмелился сказать.
Тем вызвал лишь глухое раздраженье
У царственных особ и поношенье:
«Расстрел рабочих, шедших на поклон,
Не ты ль затеял?» - «Кто же? Он!»-
«Он сделал хуже! - возроптали строго. -
В сердцах людей убил он веру в Бога!» -
«Сведя жену с разгульным мужиком,
Что возомнил себя Христом,
Поверг страну в такое разоренье,
Что в ужасе сам принял отреченье!»