Александра Ивановна неожиданно словила себя на безумной мысли о том, как внучка лежит под одним из них, бесстыдно раздвинув ноги, и у нее потемнело в глазах. Выбранила парней в голове самыми черными словами… Уф-ф!
Если телевизионные программы действительно принадлежат олигархам, так вразумить бы их, чтобы не позволяли показывать срамные фильмы с порнографиями, ничего хорошего от этого нету. Серьезно объяснить, что у молодежи от таких фильмов возбуждаются аэрогенные, или как их там, зоны, воспитанию это сильно мешает, мало ли какая пакость может случиться. Есть, поди, и у олигархов дети, неужто не поймут? Вообще бы все неприличное взять и запретить навсегда…
Живот у Александры Ивановны опять схватило, аж пополам скрючило и, раз все равно согнулась, упала на колени перед иконой в угол. Молилась и просила Бога, чтобы он присмотрел за девочкой сверху, откуда лучше видать, чем она занимается. Еще просила дать Алене немного счастья, и так ведь внучечка природой обделенная. Коли уж суждено будет замуж пойти, пусть попадется ей по жизни хороший человек. И чтобы у Изы колени не болели, а то шибко беспокоят в последнее время. Да и всем знакомым здоровья, и писем Катерине от сына…
Спохватилась, оборвала себя: «Вдругорядь я об своем, да об своем, все с просьбами лезу», и чтобы Бог не подумал, какая она корыстная, спросила:
— А у Тебя-то, Господи, как дела?
Привычно подождала ответа. Он, как всегда, промолчал, постеснялся. Тогда Александра Ивановна рассказала ему, что творится на Земле и в России. Восстановила таким образом некорыстную справедливость, успокоилась. Возвращаясь к тому, что побудило к разговору с Богом, она снова мысленно гнала молодых парней от Аленки и тут же жалела их, только что крепко выруганных:
— Пусть и они здоровы будут.
Закрепила сумбурную молитву-политинформацию:
— Лишь бы война в Чечне быстрее кончилась, Господи. Ну, здоровья Тебе и матери Твоей Богородице, счастья Вам в личной жизни.
Ночью Александра Ивановна не могла удобно уложить на кровати свою спину, той все недоставало то ли мягкости, то ли пружинистости. Будто бы и не болела, а так, слегка взныкивала, раскапризничалась глупая спина, не понимая невыгоды своего нудного поведения, и вконец измучила хозяйку, довела до крайности вставания.
«Ну что за организимь, что за дураки вы, — выговаривала спине и животу Александра Ивановна, тащась на цыпочках плохо сгибаемых ног. — И когда вы мне, старой, покой дадите?»
Александра Ивановна приоткрыла дверь в комнату Алены. Спит внучка, кругом чистенько, на столе любимые вещи — кукла, ларчик, книжка…
Села на кухонный табурет и снова подумала о неизбежности «покоя». Вот «успокоится» она, а немного погодя придет к ней подруга Иза, станет нескучно…
Испугалась, что и впрямь конец близок. Нет, нет, рано еще, пусть Алена замуж выйдет, посмотреть на мужика, какой он, и если хороший попадется, тогда ладно… Хоть бы время переменилось. Получше, подольше надо молиться. Если б дозволено было, письмо бы отправила Богу. Оно, поди, доходчивее, бумажное-то слово. Все ж не простая говорильня.
Она вспомнила, как писала стихи отцу на фронт. Вспомнила, как полуграмотная мать, потея лицом, карябала буквы, склонившись над письмом Ванечке. Потом в уме возникло журнальное лицо космонавтки, с чьей помощью была получена эта квартира и благодаря чему Александра Ивановна сидела теперь в своей личной кухне и размышляла, поглаживая болезную спину.
«Первому написать! Президенту!»
Правда, Александре Ивановне этот человек не нравился. Больно уж он напоминал грубых, краснорожих деревенских парней, увивавшихся за нею в царь-гороховое время, когда ей были любы мелкокостные, голубокровные и культурные. Зато положение Ельцина самое высокое в стране. Высокое, а потому и самое, по народному суждению Александры Ивановны, досягаемое. Кто, как не президент, обязан знать, что народ беспокоит? А довести, может, некому. Может, не сам он дурен, а советники у него пустоголовые. Телевизор послушать, поневоле так о политиках подумаешь. Болтают, болтают все, что в рот попало, как этот попугай Жириновский. Еще и дерутся.
Александра Ивановна даже рукой взмахнула в возмущении. Но бумагу взяла и ручку нашла, завалявшуюся в столешнице. В правильности своего решения она теперь нисколько не сомневалась. Тем более адрес хорошо известен: «Москва, Кремль, Президенту». Поколебалась и приступила. Она вполне справедливо полагала, что главное в документе не ошибки, а содержание. Писала страстно, гневно и доверительно, как если бы говорила с высоким человеком с глазу на глаз.