Получив искренние поздравления облегченно вздохнувшей заведующей и богатую люстру с четырьмя матовыми плафонами — подарок на новоселье от коллектива детского сада, Александра Ивановна первым делом перевезла из деревни материн сундук.
Спала Александра Ивановна вначале на этом сундуке, укрыв его списанным комкастым детсадовским матрасиком и крепкой еще материной простыней с подзором, вязанным крючком. Ноги на сундуке не помещались, и приходилось сворачиваться калачиком, подогнув их к животу. Потом она так привыкла к этой позе, что иначе и спать не могла. А дочка Танечка спала в купленной на декретные цинковой ванне.
Постепенно с доброй руки заведующей списанные детсадовские вещи заполнили всю квартиру. Александра Ивановна отремонтировала детские шкафчики и стульчики, выкрасила их белой глянцевой эмалью и, большая, широкая, словно женщина, сошедшая с картины художника Дейнеки, ходила среди этого лилипутского «гарнитура», очень собой довольная. Только тяжелый сундук, украшенный замысловатыми коваными узорами, подходил к габаритам ее крупной фигуры, смотрясь ко всему остальному, как и она, явным некомплектом. Но, не сочетаясь внешне, вещи и люди в квартире вполне мирно и радостно уживались друг с другом, а со временем детские шкафчики сменились высокой мебелью, и Александра Ивановна раздарила знакомым по дачам свой миниатюрный, но крепкий, из цельного дерева сработанный садовский антиквариат.
Приученная на всем экономить, Александра Ивановна никак не могла привыкнуть к беспрепятственно и послушно льющейся из кранов воде. Она любила воду, хотя в обычной неприхотливости умела помыться и в маленьком тазу вся, начиная с густых светлых волос и заканчивая большими ступнями.
«К чему такая трата?..» — осуждающе качала Александра Ивановна головой, пуская из крана тоненькую горячую струйку, когда мыла посуду.
Она долго стеснялась ходить по-большому в узком туалете своей хрущевки. Диким казалось ей наличие пусть ослепительно белого, но все-таки сральника в двух шагах от плиты и обеденного стола. Пока не привыкла, долгое время справляла эту нужду в садике, где все было по-человечески: дети — по горшкам, взрослые — в уборную на улице.
Как Александре Ивановне и хотелось, дочка Танечка получилась генетически тонкой и снаружи, и внутренне. Светло-русая, как мать, но нежная, гладкокожая и чуть анемичная, она была похожа на белый цветок. По жизни добрая девочка шагала легко и простодушно. Если б кто-то сумел заглянуть в ее мысли, очень удивился бы своеобразию и огромности мечт, обитающих в ее аккуратной головке. В своем неосознанном детском коммунизме Танечка мечтала не для себя, а для всех — о прекрасных городах-дворцах, набитых вкусной едой и красивыми вещами, о чудесной музыке, сопровождающей людей всю их бессмертную жизнь, о легких крылатых аппаратах-амфибиях для каждого человека на планете и, конечно, о мире во всем мире. Близорукая, она носила очки, не очень шедшие к ее тонко вылепленному лицу. В них весь мир казался девочке ласковым, и ничего-то дурного она вокруг не видела, выросшая в чистой среде своих мыслей и стерильности выскобленной матерью квартиры. Танечка много читала, любила наполненный мудрыми словами и тонкой пылью воздух библиотек и, к гордости матери, окончила школу досрочно в пятнадцать лет с серебряной медалью.
Александра Ивановна решила не отправлять ее сразу в институт — маленькая еще. Пусть, думала, отдохнет от учебы год…
И получила первый удар: Танечка начала дружить со взрослым парнем, соседом Мироновым Кешкой со второго подъезда. Таскала этого великовозрастного дурня в музеи на выставки, в кино и на лекции, книги ему вслух читала, перевоспитывала и ни грамма не видела, что Кешка — самый обыкновенный начинающий алкоголик. А надо сказать, Александра Ивановна пьяниц на дух не переносила.
Не раз и не два она видела Миронова Кешку пьяным, а как-то вдобавок с выглядывающей из кармана ватника бутылкой «Столичной». Надо ли говорить, как мучилась и страдала за Танечку Александра Ивановна? Но терпела и, обливаясь жаркой кровью в сердце, задавливала в себе неистовое желание стукнуть по столу и заорать на дочь, высказать ей что-нибудь по-деревенски занозистое. И молодец, что не поскандалила, потому что оказалось — не с одним Кешкой Танечка дружит, а со всей дворовой компанией, с которой теперь только и познакомилась и приобщала теперь ко всему светлому и хорошему со всегдашней своей добротой. Раньше-то недосуг было. И когда мать потихоньку других расспросила, кошмар ее рассеялся, как в поле дым.