***
- Жеан?.. – Клод, оторвавшись от молитвы, поднял измученный взор на застывшего на пороге кельи школяра. – Мой кошелек вы найдете в верхнем ящике стола – можете взять столько, сколько посчитаете нужным. Однако впредь я вынужден просить вас не беспокоить меня в монастыре: средства вам будет передавать посыльный.
- Братец, вы сейчас изрядно удивитесь, но я пришел вовсе не за деньгами, - юноше стоило больших усилий не добавить: «Впрочем, и от них я бы не отказался». Однако он смолчал: эта неожиданная холодная щедрость произвела на повесу даже большее впечатление, нежели изнуренный вид столь разительно переменившегося за жалкие четыре дня священника.
Глаза его потухли, застыли, точно принадлежали мертвецу; темные круги выступили печатью неизбывной мучительной скорби; уголки сурово поджатых губ опустились, будто одна напряженная мысль владела всем существом; плечи поникли, словно у марионетки, снятой кукловодом с крестовины и брошенной в темный ящик прозябать до следующего представления. Что-то неожиданно больно кольнуло в груди у Жеана при виде брата в этом плачевном состоянии.
- За чем же? – без всякого интереса спросил архидьякон.
- Признаться, меня прислал ваш ученик, Пьер Гренгуар. Не совсем даже к вам… Видите ли, после того, как я счастливо вернул ему супругу, философ решил, что и козочку я тоже помогу возвратить хозяйке. Эсмеральда говорила, что Джали осталась здесь, в соборе…
- Не смей произносить ее имени!.. – точно от удара, отшатнулся старший Фролло, страшно выпучив глаза и беззвучно шевельнув губами.
- Кого – козочки? – изумился школяр.
- Ведьмы! Цыганской шлюхи!.. Не смей, слышишь?!
- Как скажете, братец…
- Я тебе не брат больше, ясно?! Убирайся отсюда ко всем чертям!.. Если бы не ты… из-за тебя она…
Мужчина еще невнятно бормотал что-то, а потом вдруг заплакал под изумленным взглядом Жеана, утыкаясь лбом в каменный пол и в бессилии сжимая кулаки.
Мальчишка принял единственное верное решение – быстро вышел, захлопнув за собою дверь. Оставшийся по ту сторону человек не нуждался в утешении – оно привело бы его, в лучшем случае, в ярость, в худшем – окончательно ввергло в пучину беспросветного отчаяния. Единственное, о чем мечтал сейчас архидьякон Жозасский – это вернуться к той размеренной жизни, которую вел он до встречи с маленькой чаровницей. Вырвать из памяти ее образ, даже если стирать его придется каленым железом.
Он почти не спал в эти дни, все свободное время проводя в молитвах и проваливаясь в черное забытье, только когда сил не оставалось вовсе. Из еды позволял себе лишь черный хлеб; пил только холодную чистую воду. Это не то чтобы сильно помогало – просто не оставляло времени на воспоминания. Они, правда, все равно пытались просачиваться сквозь туманную завесу отрешенных молитв, но Клод упрямо гнал обрывки всяких мыслей о плясунье даже из снов.
Священнику казалось, что он должен возненавидеть ее теперь, и он действительно возненавидел – но только разумом. Душа его по-прежнему находилась во власти чар маленькой колдуньи, а сердце изнывало от неведомой прежде, нестерпимой боли. Опоздал!.. Никогда ей отныне не быть его. И, чтобы жить дальше, Фролло запрещал себе, насколько это было в его силах, любые мысли о плясунье. Да, молитвы помогали; но лишь отчасти.
…Сказать, что школяр был поражен этой короткой сценой – ничего не сказать. Она одна раскрыла ему больше, чем могла бы рассказать длинная, пространная исповедь. Выходит, братец действительно возжелал женщину?! И не просто возжелал… Отчего ж тогда не тронул ее? Ждал… любви? Взаимности?
Юноше сложно, даже невозможно было понять ту гамму чувств, которую испытывал сдержанный с виду служитель Бога по отношению к юной цыганке. Он только уяснил, что здесь кроется нечто большее, чем обыкновенное желание, что за этой неконтролируемой яростью стоит что-то такое, о чем он, Жеан, может только догадываться. И юному шалопаю стало вдруг нестерпимо жаль, что именно он явился причиной неподдельных мучений единственного родного человека. Он решил про себя, что непременно выяснит, что же в точности случилось между братом и уличной танцовщицей. А пока нужно было попытаться вывести из собора козу.
Школяр застал Квазимодо ровно в том же положении, в каком нашли его несколько дней назад епископ, архидьякон и капитан. Горбун ласкал прилегшую подле него козочку, огромной ладонью осторожно поглаживая ее между рожек.
- Квазимодо! – Жеан тронул звонаря за плечо; тот резко обернулся. – Хозяйка просит вернуть Джали.
Парнишка указал на белую козочку, однако урод, кажется, не вполне понял обращенную к нему просьбу. Он поднялся и, сделав угрожающий жест рукой, загородил собой вскочившее в испуге животное.
- Ладно, ладно, не горячись, - школяр примирительно отступил и, пятясь, покинул келью. – Черт, так и знал, что без братца здесь не обойтись, но к нему, кажется, соваться сейчас еще опаснее, чем к горбуну… Да они с ума все посходили из-за малютки! И что в ней такого?.. Девчонка как девчонка, правда, и впрямь прехорошенькая…
- Увы, я один! – добравшись до Двора Чудес, Жеан без стука распахнул дверь и шагнул в сумрак знакомого жилища: странным образом он появлялся здесь уже третий раз и, кажется, хозяева были не то чтобы сильно против его общества.
- Неужто ты не нашел Джали? – искренне огорчился Гренгуар. – Это очень досадно, ведь козочка и впрямь была умнейшим животным!
- Да нашел я ее: сидит в келье, как ей и положено, вместо Эсмеральды. Вот только братец со мной и разговаривать не желает, а как я, интересно, без его помощи должен убедить звонаря отдать козу? Ты видел его кулачищи, мэтр Пьер? Мне что-то совсем не хочется сводить с ними близкое знакомство.
- Квазимодо заботится о Джали? – подняла головку цыганка, взглянув на мальчишку своими большими, печальными глазами.
- Заботится!.. Да он от нее отходит, как мне кажется, только чтобы подняться на колокольню, и тут же мчится обратно.
- Бедняга! Как он добр…
- Добр?! – в один голос воскликнули школяр и поэт.
- Да, добр, - серьезно кивнула плясунья; а потом, взяв со стола ножик, проворно отрезала прядь черных волос и, перевязав лентой, протянула Жеану. – Вот, отдашь звонарю. Он поймет, что ты пришел от меня, и вернет Джали.
- Ладно, завтра попробую, - парнишка нехотя взял протянутую прядь и спрятал в висящий на поясе кошель; плясунья, помедлив немного, тяжело поднялась с сундука и, как обычно, скрылась в своей комнате.
- Как она? – шепотом поинтересовался гость.
- Все то же, - отвечал Гренгуар. – Молчит, ничего почти не ест; иногда, кажется, плачет. Ну это ничего, женщинам нужно иногда пустить слезу – успокоится.
- Женщинам… - задумчиво повторил школяр, вспоминая короткую встречу с братом. – А мужчинам?
- Ну, дорогой мой Жеан, если мужчина плачет от любви, то тут всего-навсего два варианта: либо он мужчина только с виду, либо он любит так страстно, как женоненавистник Пигмалион полюбил однажды созданную им Галатею, растрогав своим пламенным чувством и саму богиню любви, прекрасную Афродиту, - глубокомысленно заключил философ.
Эти слова надолго заставили юного повесу задуматься, и в колледж он вернулся в довольно сумрачном настроении.
***
- Это ее волосы! – восторженно проговорил Квазимодо, трепетно прижимая к груди черную прядь, когда на следующий день школяр вновь вернулся за Джали. – Госпожа прислала вас забрать козочку?..
Жеан утвердительно кивнул. Горбун печально вздохнул, как бы не решаясь проститься с существом, хоть как-то связывающим его с исчезнувшей цыганкой.
- С ней все хорошо, господин, правда ведь?..
Школяр снова кивнул. Вдруг единственный глаз горбуна осветился какой-то радостной идеей; через секунду он уже поспешно хромал прочь из кельи, попросив напоследок:
- Господин, не уходите! Я сейчас вернусь, только не уходите!..
Юноша пожал плечами и потрепал по голове хорошенькую козочку; та ткнулась в него своими рожками. Ждать горбуна было тоскливо, и Жеан, хотя и внутренне опасаясь новой встречи, все же решил попробовать еще раз поговорить с братом.