Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении. (Послание апостола Павла к римлянам; Рим.8,24; Рим.8,25).
========== XX/// ==========
Не люблю я все эти преди-и послесловия, поэтому заранее прошу прощения у читателей за эту маленькую слабость. Вступительное слово предназначено исключительно для юной аудитории (а-ля Эсмеральда), которой, по уму, вообще не стоит читать следующую дальше мерзость, но не палкой же гнать… В силу возраста они вовсе не обязаны вникать глубоко в смысл текста, но мне так хочется донести его именно до них, что мой болтливый язык не может смолчать. Остальных прошу спокойно проследовать мимо курсива и не ругать сильно автора))
У Эсмеральды, так или иначе, после предыдущей главы осталось два варианта шагнуть из детства в молодость, более осознанный период жизни:
1) не ходить на встречу, “вырасти” из своей детской мечты, оставить ее в прошлом вместе со священником и всем остальным; переступить и жить дальше, не оглядываясь;
2) идти к своей цели до конца, не считаясь с жертвами и оправдывая любые средства, бороться за что-то эфемерное, но бесконечно дорогое (благо, максимально яркий пример подобного поведения довольно долго маячил у нее перед глазами).
Первые люди – как вода: они пластичны, и в этом их сила. Но опасность этого пути в том, что очень легко привыкнуть отказываться от мечты: из страха, потому что не получается – да мало ли причин. Избрать смирение, как путь достижения счастья – великолепный исход для верующего, будь он христианин или буддист; но жизнь мирянина отказ от амбиций превратит в пустую, бессмысленную и очень унылую череду одинаковых серых дней.
Эсмеральда же, как мне кажется, была ближе огню и, конечно, избрала второй путь. Подобные люди кажутся порой жестокими, бездушными, циничными, хотя вовсе не обязательно таковыми являются. Они могут идти по головам, упрекать себя за это, но упрямо продолжать идти во имя того, во что верят. Опасность в том, что, если не уметь вовремя остановиться, можно легко сгореть в собственном пламени, так и не достигнув цели.
Вода и огонь – оба в равной степени нужны для жизни: первая поддерживает ее, без второго невозможно двигаться вперед. Но только что-то одно дается нам от природы; противоположное же вырабатывается характером и волей. Сочетать в себе то и другое – свойство по-настоящему зрелости личности, человека, который умеет принимать обстоятельства, если не в силах на них повлиять, но готов бороться за то, на что повлиять может. И, самое главное, умеет отличить одно от другого.
Еще раз прошу прощения за эту небольшую ремарку. И в мыслях не было учить кого-то жизни, хотела только обратить внимание, что эмоциональная незрелость в равной степени бывает свойственна как совсем молодым, так и вполне взрослым, состоявшимся людям, чему роман В. Гюго – гениальный пример. Что с возрастом приходит абсолютно точно, так это седина и морщины; а вот мудрость – вовсе не факт. Итак, вернемся к нашим баранам…
Архидьякон не нервничал так, кажется, никогда в жизни. Точнее, не нервничал так методично, как сейчас. Все его переживания, как правило, были спонтанны, и он едва ли успевал в полной мере осознавать происходящее. Теперь – другой случай.
Еще накануне, сразу после встречи с Жеаном, Клод отправился на улицу Тиршап, в свое ленное владение. По удачному стечению обстоятельств крохотный домик на самой окраине месяц как пустовал: прежние жильцы выехали, а у священника было слишком скверное настроение и полное отсутствие сил и желания на поиск новых арендаторов. Неизвестно, усмотрел ли мужчина и здесь длань рока, однако он озаботился проверить состояние жилища, убедился, что то вполне пригодно для проживания, хотя и выстыло за прошедшие три десятка дней. Фролло пробовал, было, протопить, но на это требовалось явно больше времени – день, по крайней мере. Или ночь.
И вот он уже почти битый час стоит теперь, закутавшийся в шерстяной плащ, начиная потихоньку дрожать не то от нетерпения, не то от холода. Разрозненные мысли скакали с одного на другое; пальцы бессознательно теребили под плащом грубую ткань сутаны. «Она не придет», - бьются короткие, тревожные три слова. Ну, конечно же, не придет! Нужно было сказать Жеану, чтобы зашел утром и передал ответ. Проклятье!.. И почему этот бездельник сам не догадался?.. Он же давно все понял – Господи, да тут бы и слепой понял! Нет, напрасно. Уже половина восьмого; она не придет. А что, если… что, если ее схватили по пути?! И теперь тащат во Дворец Правосудия. Снова. И опять поведут на виселицу!.. Нет. Невозможно! Он не позволит. Придется обратиться к Гренгуару: пусть этот остолоп на правах мужа заявит о ее беременности – это даст отсрочку, а за это время наверняка можно что-то придумать. Беременности… А вдруг девчонка понесла от этого идиота, чертова капитана, гореть ему в аду?! Впрочем, шансов мало. Но все-таки нельзя исключать и такой вариант. Боже, и почему он раньше об этом не подумал…
- Это вы?.. – архидьякон подскакивает от неожиданности, когда маленькая ладошка невесомо касается на миг плеча; оборачивается. И забывает совершенно обо всем.
То была она. Черная прядка падает на лицо, выбившись из укрытой тяжелым капюшоном копны. Глаза смотрят настороженно и серьезно. Лицо спокойно: в нем нет ни ненависти, ни отвращения, которые так боялся снова встретить Клод – вообще ничего. Опускает ресницы, чуть вспыхивая под его неотрывным взглядом, как и раньше. Маленькая ручка в волнении сжимает край серого плаща – совсем как на нем самом, только тоньше. Механически поправляет выбившийся локон и вновь вскидывает на него вопросительный взгляд бездонных черных очей. Да, без сомнения, Эсмеральда все та же – и при этом совсем не она.
- Пойдем, - сглотнув, мужчина, наконец, очнулся и медленно двинулся вниз по улице; цыганка шла рядом, склонив голову, в точности как он сам.
Весь путь они проделали в молчании, не слыша, однако, ни доносившихся откуда-то пьяных воплей, ни торопливой речи редких прохожих – только стук собственных трепетавших, хотя и совершенно различно, сердец.
- Нам сюда, - Фролло быстро отпер дверь и пропустил замершую на несколько мгновений девушку вперед. Слава Богу, у него хватило ума оставить зажженную лампадку! Вот была бы нелепость, возиться сейчас с огнивом…
- Она здесь? – в волнении спросила плясунья.
Священник медленно покачал головой, в упор глядя на нее.
- Значит… значит, сначала я должна… - Эсмеральда недоговорила.
- Я знаю, кто твоя мать. И могу привести ее к тебе хоть завтра. Если только… Ты знаешь, что я хочу взамен.
- Да, - беззвучно выдохнула цыганка.
- Поскольку ты явилась… правильно ли я понимаю, что ты принимаешь мое предложение?
На этот раз у девушки хватило сил только слабо кивнуть – решимость стремительно покидала ее; лишь с недавних пор начавшая вырабатываться выдержка была явно еще не готова к подобному испытанию. Впрочем, оставшегося хладнокровия хватило хотя бы на то, чтобы не развернуться и не убежать в ночь, навсегда распрощавшись с детской мечтой обрести мать, что уже могло считаться достижением для такого хрупкого существа.
- Ты изменилась, - помолчав, продолжил священник.
- А вы – нет, - тихим, бесцветным голосом произнесла плясунья. – Снова выбор; и снова его на самом деле нет… Здесь так холодно.
- Как ты жила все эти месяцы? – хрипло спросил Клод, просто чтобы не молчать, подходя к очагу и начиная возиться с дровами. – Вы, кажется, общаетесь с Жеаном?..
- Да, он… Он иногда заглядывает к нам с Пьером.
- До сих пор живешь с этим мечтательным дураком, - поморщился священник.
- Он содержит меня, - пожала плечами Эсмеральда. – Я ведь не могу теперь сама зарабатывать на хлеб – по вашей, между прочим, милости. И вы несправедливы. Может, муж мой и мечтатель, но он не дурак. Если их с Жеаном пьеса понравилась сегодня зрителям, они заработают сто ливров. Знаете, ваш брат на удивление милый и добропорядочный человек, если учесть, что его воспитали вы. Впрочем, Квазимодо тоже вырос добрым малым – вопреки вашему влиянию, очевидно.
- Многие не согласились бы с тобой, девушка, - невольно усмехнулся Фролло: звонарь – добрый, его бестолковый брат – порядочный, а сам он, получается, монстр… Хорошенькое дело.