Стихи понравились. А с Пушкиным даже сравнивать не стали.
Потом вызвали Татку. Её стихотворение было очень простым, и я без всякого труда его запомнил.
Таткины стихи были весёлыми, звонкими, понятными всем.
— Как бы назвать Наташино стихотворение? — спросила Галина Ивановна.
— Весенняя песня! — предложила Татка.
— Хорошо, — согласилась Галина Ивановна и поставила поэтам по пятёрке.
На улице мы все же поспорили, чье сочинение самое лучшее.
— Моё самое точное, — сказала Люська.
— Нет, — сразу же заспорил Севка. — Самое точное — моё, а самое лучшее — Санино.
Люська возмутилась:
— Твой Дыркин вообще ничего не написал!
— Это он на бумаге ничего не написал. А в мыслях?! — спросил Севка.
Люська приложила Севку портфелем. Мы тут же бросились догонять Люську — только разве её догонишь?!
Удалиха влетела в парадное, щёлкнула задвижкой, показала через стекло свой длинный язык.
Пришлось от неё отступиться. Тогда мы с Севкой понеслись друг за другом, размахивая портфелями.
Счёт был два — один в мою пользу. Это означало: я саданул Севку портфелем два раза, он меня — один раз.
— Мир?! — предложил Севка, слегка задыхаясь и чувствуя своё поражение.
— Мир и дружба! — согласился я.
— Кто бы стал спорить, — сказал Севка, — но только не я.
Мы пошли рядом.
Солнышко сегодня словно забыло скрыться, серебрило лучами белёную пожарную каланчу, самое старинное здание улицы. Небо казалось глубоким и пронзительно синим.
Правее за пустырём начиналась стройка. Вернее, бывшая стройка. Потому что уже месяц рядом с нашим домом за забором возвышался новый прекрасный дом с высокой торжественной аркой и огромными окнами на первом этаже. Люди посматривали на стройку и гадали, что же внизу будет: магазин или столовая?
Раньше мы с Севкой не решались за загородку лезть, но теперь, когда с фасада снимали леса, очень захотелось посмотреть дом поближе.
Мы раздвинули доски в заборе.
Вдалеке, за аркой, бульдозер крутится, подгребает строительный мусор, перекидывает в порожний грузовик. Поближе к нам штабеля досок, металлические конструкции для лесов, кучи неубранного цемента.
— Полезем? — сказал Севка.
Я сомневался.
— Вечно трусишь! — упрекнул он меня. — «Туда нельзя, здесь осторожно!» — Байкин припал к забору, начал наблюдение. — Все делом заняты, на нас и внимания не обратят.
И юркнул в дыру.
Я постоял немного, но тоже не выдержал, полез в щель вслед за Севкой.
Не успели мы закончить короткую перебежку по открытой местности, как кто-то крепко ухватил меня за рукав.
— Ку-да?!
Я застыл. Немолодой человек, лет двадцати пяти, в строительной каске хмуро глядел на нас.
— Не видите — стройка! Ударит доской, тогда поздно будет объяснять, куда можно лазить, а куда — нельзя. Наверное, уже пятиклассники, а поступаете, как маленькие!
Уточнять возраст не захотелось: к чему человека разочаровывать?! Полезли назад.
— Солидно выглядим! — гордо сказал Севка. — Меньше пятого класса не дают. Если бы я один был, то мог бы и за шестиклассника сойти, давай спорить?
Моё молчание он оценил как согласие.
— Пошли вдоль забора, Саня. Быстрее к Неве выйдем.
Вообще-то мне пора было домой возвращаться, но я возражать не стал: до реки близко, много времени не потеряем.
Красота на Неве необыкновенная! Река вскрылась, над широкой полыньёй поднимался густой пар. Солнце едва видно: от пара-тумана оно казалось не огненным, не жёлтым, а белёсым, — на такое можно хоть, целый час смотреть.
Туман колебался, словно его раскачивала невидимая рука.
— Сюда! Скорее! — кто-то кричал невдалеке, и я не сразу понял, что это зовут нас.
Но Севка уже мчался по ступенькам гранитного причала, легко спрыгнул на кромку берега, побежал по камням.
Пришлось догонять.
На берегу я увидел дядьку, он махал руками, торопил нас.
— Тонет! Помогите! — звал дядька.
Сердце у меня сжалось и перекатилось в живот. Я ещё не понимал, кто тонет, но ноги сами несли меня по грязи, по кучам лежалого снега, по камням на берегу.
Кто же тонет? На бегу я глазами искал тонущего.