— Он не заместитель, — я приложил марлю к голове. — Навроде нашего Берии.
— Да? Ну тоже хлеб.
Мы помолчали. Рядом стонали раненые, кто-то курил прямо в постели. Город за окном был подозрительно тих — ни взрывов, не воздушной тревоги.
— А ты сам чьих будешь? — Опанасу не лежалось, он встал, прошелся по проходу. — По одежде — штатский вроде.
Ответить я не успел. В коридоре раздался топот, в палату ворвались немцы.
— Всем на выход, строиться во дворе, — объявил выскочивший из-за стоящих на пороге говнюк. В гражданской одежде, с галстучком, волосики набриолиненные. Лет сорока, наверное, чем-то напоминает худощавую крысу. Из местных, сразу видно. Видать, моментально в холуи записался, как немцы пришли.
— У нас тут не все ходячие, — подал голос из угла лежащий там раненый. Его я не слышал до этого.
— Вам сказано, строиться во дворе! — завизжал переводчик. Да, парень, видать, с личной жизнью у тебя беда целая, вон, аж рожу перекосило и слюнями подбородок забрызгало.
Глядя на двух немцев, молчаливо державших карабины у входа, начали вставать и тянуться к выходу. Кто в чем был, многие в исподнем и босиком. Мне повезло: у меня даже сапоги целыми оказались. Не знаю, почему неизвестные грабители на них не позарились. Может, стащить с ног не успели, а может, и побрезговали. За последнее время они здорово пообносились, да и чистил я их последний раз… Вот как раз для того, чтобы не приглянулись никому.
Меня здорово качнуло, когда я встал. Если бы не Опанас, наверное, упал бы. Вышли, побрели по больничному коридору. Немцев вроде и немного, но распределились они так, что везде стоят. Погнали нас как скот, подбадривая прикладами. И тут в палате раздались выстрелы: один, два, три. Лежачих добивают. Твари. Кто-то рванул из толпы, но его тут же загнали назад прикладом. И всё это спокойно, будто и вправду не людей гонят.
Где-то вдали тонко завизжала девчонка, захлебываясь в слезах, закричала: «Не-е-е-ет! Не надо-о-о-о!» Оттуда же послышался глухой удар и крик умолк. Один из конвоиров лениво повернул голову и крикнул: «Что там, Фридрих?». И ответ: «Представляешь, я ее толкнул, а она тут шею сломала». Говорящий это вышел в коридор и продолжил уже из него: «Вот сволочь, а я на нее так надеялся».
Меня здорово штормило, я крепко держался за руку Опанаса. Выстрелы раздавались то с одной, то с другой стороны. Да уж, сам бы я отсюда не выбрался. Силенок бы не хватило. Девчонку-санитарку жалко ужасно, но всё это воспринимается, будто не со мной происходит. Как сон, наверное.
Дальше — хуже только. Во дворе нас согнали в толпу и выходящие из дверей госпиталя конвоиры окружали ее всё плотнее. Впрочем, не всех это остановило. Кто-то рванул прочь, понадеявшись, что в суматохе сможет улизнуть, но выстрел бросил его на землю. Немец подошел и добил его штыком. Видать, чтобы патроны не тратить.
И тут на улицу выбежал врач. Раздетый, в одном халате, из-под которого выглядывали кургузые льняные штаны и легенькие растоптанные туфли. Видать, на ногах приходилось проводить очень много времени и он обулся в удобную обувь, чтобы не так уставать. Порывом ветра у него сдуло с головы колпак и стал виден венчик взъерошенных седых волос вокруг проплешины. Он сразу как-то постарел, стало видно, что, наверное, и в прошлую войну не дома сидел. Врач что-то сказал стоявшему у входа офицеру, но тот отмахнулся от него как от мухи. Тогда доктор повысил голос и я услышал как он по-немецки, путаясь в артиклях и запинаясь от необходимости подбирать слова, закричал:
— Здесь больные и раненые! Много гражданских! Вы не имеете права!
Офицер не дослушал и мотнул подбородком стоящему рядом солдату. Тот коротко замахнулся и ударил доктора в висок прикладом. Упав на землю, врач начал подниматься, не обращая внимания на заливающую его лицо кровь и снова закричал офицеру:
— Как вам не стыдно!
Еще удар прикладом в голову, заставивший его замолчать, но солдат не останавливался и бил до тех пор, пока череп лежащего не треснул. Тогда немец нагнулся и полой докторского халата деловито начал вытирать приклад.
Сука, сюрприз! Привели нас обратно на площадь перед университетом. И тут были изменения. Яму от взрыва закопали, кое-как замостили, поставили новые трибуны, украшенные траурными лентами. Пригнали кучу охраны. Она была везде — на крышах, в переулках. И… виселицы. Фашисты поставили виселицы. Где-то так с полсотни. Я начал считать, но сбился.
Фашисты согнали на площадь киевлян, поставили нас на колени. Кто-то из раненых не выдержал, повалился на брусчатку, его тут же добили выстрелом. Жители города под дулами пулеметов затравленно молчали, смотрели в землю.