Королева терпеливо подождала, пока он справится со своей работой, затем, быстро и неожиданно повернувшись, ласково потрепала Мануэлу по руке.
— Забудем обо всем этом. Я рада, что ты пришла. Я без тебя скучала.
— Я тоже без вас скучала, Ваше Величество. Каждый день, в течение трех недель, объявляли о вашем прибытии в Толедо. В какой-то момент я уже начала думать, что вы никогда не приедете.
— Я бы непременно приехала, хотя бы ради того, чтобы повидаться с тобой. — И торопливо спросила: — Скажи, Мануэла, когда мы с тобой виделись в последний раз? Шестнадцать лет назад? Или семнадцать?
— Восемнадцать, если быть точным. Это было тогда, когда ваши письма ко мне начинались словами: «Изабелла, милостью Божьей принцесса Астурии и законная наследница королевств Кастилии и Леона». И вы подписывались: «Я, принцесса», добавляя ниже «твоя подруга». Помните?
— Особенно хорошо я помню обстоятельства, при которых мы обрели друг друга.
— Я тоже помню. Это было в доме моих родителей, в Вальядолиде. Вам только что исполнилось восемнадцать, а мне пошел семнадцатый год.
В глазах королевы промелькнула мрачная тень.
— Тяжелые были времена…
— Действительно. Вы тогда пытались избавиться от гнета вашего брата Энрике и его приспешников, решительно желая отделаться от претендентов на вашу руку, которых вам хотели, во что бы то ни стало навязать.
— Тогда как я остановила свой выбор на одном человеке, одном-единственном: принце Фердинанде Арагонском.
Мануэла поднесла кубок к губам и отпила небольшой глоток вина.
— Ваше Величество, могу я вам кое в чем сознаться? Вопрос, который всегда жег мне губы, но который я никогда не осмеливалась задать. Почему именно этот выбор? Его Величество Фердинанд — ваш кузен, вы не были в него влюблены и никогда его не видели.
Лицо королевы помрачнело.
— В детстве мне довелось стать свидетельницей многих драм. Благодаря моему братцу я лицезрела поругание королевской власти, видела властелина, не способного заставить себя уважать, государство, разодранное на части и ослабленное. И поклялась, что в тот день, когда стану королевой, никто не будет мне указывать. Именно поэтому вопреки всему я решила выйти замуж за принца Арагонского. Я выбрала его, потому что знала — уже в семнадцать лет, — что благодаря этому браку я превращу Кастилию в могучее государство, каковым она теперь и является. Я знала, что этот союз положит начало политическому объединению всего Полуострова, что из нас с ним получится непобедимая пара, способная однажды окончательно освободить Испанию от арабского присутствия, завершив таким образом Реконкисту, начатую нашими отцами. Помолчав, она сказала:
— И в этом я тоже не ошиблась. Сегодня наша земля практически свободна. Осталось только одно арабское королевство: Гранада. Но придет и его черед…
Голос королевы задрожал, наполненный искренними чувствами, и видно было, что они идут из глубины души. Более мягким тоном она продолжила:
— Когда я вспоминаю тот период, то говорю себе, что, должно быть, надо мной была простерта хранящая божественная длань. Но также и хранящая длань человека, которого я никогда не забуду: Хуана Виверо. Твоего отца. Я очень его любила. В отличие от многих он относился к тем людям, у которых благородство крови тесно связано с благородством души.
Мануэла, глубоко тронутая, опустила взгляд.
— Вы правы. По сей день, хотя минуло уже три года, мне кажется, что я слышу его шаги, вижу его, мне чудится, что дверь моей комнаты вот-вот откроется, и он покажется на пороге. — Взяв себя в руки, она изобразила веселую улыбку: — Вернемся к более счастливым событиям! Мы подбирались к моменту вашей встречи с Его Величеством…
— И не без причины, потому что произошла она в доме твоих родителей. Я покинула Оканью под эскортом солдат архиепископа Карильо и нашла у вас убежище. Пять месяцев спустя ко мне приехал Фердинанд. Ты помнишь ту ночь?
— Как я могла ее забыть? Вы вытащили меня из постели, так вам не терпелось продемонстрировать мне вашего будущего супруга. И возможно, вам было так…
Она поколебалась. Но Изабелла закончила за нее:
— Страшно? Да. Но это совсем не тот страх, из-за которого возникает желание убежать. Нет. Я бы сказала, что тогда испытывала нечто вроде лихорадки. Состояние напряженности — примерно такое, какое испытывает узник накануне освобождения после многолетнего заключения или которое испытываешь, стоя на корабле, когда отдают швартовы. Я отправлялась к новой жизни. Я давала обеты.
— Никогда еще это выражение не казалось мне столь кстати, — заметила Мануэла. И добавила более рассеянно: — Мы расстались подростками, а вновь встретились уже взрослыми женщинами.
— И по-прежнему столь же близки. Есть дружба наподобие той, в которой мне клялась дорогая Беатриса Бобадилья, которая не выдерживает испытания на прочность. Ты же всегда была рядом. Даже когда отсутствовала.
В обеденном зале воцарилось молчание. Пажи ждали, стоя в тени драпировок. Дежурный мажордом, прямой как палка, смотрел прямо перед собой, а духовник, казалось, дремал, сложив руки на животе.
Снаружи на смену «Veni creator spiritus» [1] пришел «Те Deum laudamus» [2]. Пение разносилось в ночи с яростью грозы. Внезапно в полумраке, озаряемом лишь бледным светом канделябров, только что зажженных слугами, обе женщины предстали как образец поразительного контраста.
Королева Кастилии была среднего роста, в белом облачении и светловолосая. В теле, белокожая, с зелено-синими глазами, нос немного приплюснут. Спокойная, невозмутимая. Царственные черты отражали ее основное качество: упрямство.
Мануэла Виверо являла собой полную противоположность. Высокая, смуглая, с иссиня-черными волосами, зачесанными назад и заплетенными в косу, перевитую шелковыми лентами. На золотистой коже правой скулы отчетливо выделялась черная родинка. Трогательно ясное лицо женщины-ребенка контрастировало с глазами, сверкавшими дикой ликующей отвагой. Она держалась очень прямо, почти выгнувшись, не скрывая ни толики своего роста, что придавало ей величия.
Очень разных внешне, этих женщин объединяло и сближало общее детство. Благодаря уважению, с которым относились друг к другу их семьи, они практически выросли вместе. Обе родились в одном местечке Старой Кастилии, в Мадригал-де-лас-Атлас-Торрес, уже прославившимся тем, что там состоялась свадьба родителей Изабеллы. Обе родились в один день, 22 апреля, но с разницей в два года. Едва Изабелле исполнилось одиннадцать, как ее призвали ко двору Кастилии. Но вскоре, после смерти ее брата, инфанта Альфонса, она снова вернулась в Мадригал, к Мануэле и былым воспоминаниям. Позже жизнь вновь развела их.
— Это верно, — заметила Изабелла, — время так быстро летит. Мне кажется, что я вышла за Фердинанда буквально вчера. А ты? Ты ведь так и не вышла замуж?
Мануэла рассмеялась. Ее смех прозвенел колокольчиком.
— Не нашлось мужчины, подходящего мне по росту!
— Да ладно, я серьезно! Почему? Не кажется ли тебе, что в тридцать три года уже давно пора создать семью? Уж в претендентах-то наверняка не было недостатка. Стоит мне лишь упомянуть о тебе, как глаза этих идальго загораются восхищением. Так почему же?
Прежде чем ответить, молодая женщина некоторое время молчала.
— Наверное, потому что я опасаюсь выдумок. Нет ничего более ужасного, чем быть пленницей представления о тебе мужчины… или женщины.
— Боюсь, я не совсем поняла. Я знаю, что ты считаешься самой образованной женщиной Полуострова, но не могла бы ты объяснить яснее?
— Любовь не есть ли порождение души? Не является ли она отражением нас самих в глазах другого? Разве она не идеализация, сублимация, лесть? По правде говоря, если бы можно было любить, не придумывая человека, а таким, каков он есть, возможно, я не так бы боялась любви.
— Ну, насчет любви еще годится. А как насчет разумных соображений?