Характерно, что одной из главных тем в эпиталамиях Сапфо, если судить по дошедшим до нас их отрывкам, выступает восхваление невесты. И тут поэтесса прибегает к ярким, красочным образам, часто пользуясь метафорами и сравнениями. Так, в одном месте невеста уподобляется спелому, сочному яблоку:
Обратим внимание на то, что здесь размер — гекзаметр. Да, эпический «гомеровский» гекзаметр, который вообще-то в мелике обычно не использовался. Аналогично — и в следующем фрагменте, в котором невеста сравнивается с редким, красивым цветком гиацинтом:
Что-то скорбное есть в этом образе. Переход девушки к супружеской жизни обретает какие-то неожиданно грязные обертоны: «попирают ногами», да еще «пастухи», и т. д. Но это ведь тоже традиционно. Во всех архаичных обществах свадьба — не только день радости, но и день скорби (не случайно ведь в ходе свадебных обрядов поют не только веселые, но и грустные песни, так было, например, и в русской деревне до относительно недавнего времени). День скорби — особенно для невесты и ее родителей. С последними понятно: дочь, с которой сроднились сердцем, которая взросла и вскормлена была в отеческом доме, теперь его покидает.
Но ведь и для невесты вступление в брак — тоже очень сложный, напряженный этап. Мы уж даже не говорим о моментах, так сказать, чисто физиологических, хотя и они не могли не играть своей роли: в семьях эллинских граждан дочерей чрезвычайно берегли, без присмотра на улицу не отпускали, и они просто обязаны были выходить замуж девственницами, иначе грознейший скандал был просто неминуем. Для невесты, таким образом, свадьба — это не только расставание с родительской семьей, но и расставание с невинностью. Кстати, Сапфо не была бы самою собой, если бы не отразила и этот аспект ситуации:
Эти строки — тоже из девятой книги сборника лесбосской поэтессы. Но утрата девственности, нужно полагать, воспринималась не столь уж и тяжело: все-таки это вещь неизбежная для женщины, которая не обрекла себя с юности на судьбу монахини (да в античной Греции и монахинь-то не было). Гораздо страшнее, думаем, была мысль о полной смене жизненной обстановки. Вместо тех, с кем до сих пор приходилось коротать день за днем, — матери, служанок, подруг по девичьему фиасу (в числе которых, конечно, и сама наставница — ласковая, нежная Сапфо), — вдруг главное место во всей дальнейшей судьбе займет почти незнакомый мужчина, который притом еще и старше раза в два…
Жених — что-то влекущее, но и пугающее, страшное. Он на подсознательном уровне представляется трепещущей новобрачной неким огромным, сверхчеловеческим существом. Вполне закономерно, что именно в своих эпиталамиях Сапфо нередко прибегает к гиперболизации. Причем тогда, когда описывает лиц мужского пола.
Выше нам уже встретился (Сапфо, фр. 111 Lobel-Page) «жених, подобный Арею, выше самых высоких мужей»: чтобы он вошел в комнату, приходится приказать плотникам поднять потолок. Вот еще один фрагмент из эпиталамия:
Имеется в виду, несомненно, привратник в доме жениха, куда привозят молодую[154]. Кстати, во фрагментах такого рода даже сам язык Сапфо становится каким-то более просторечным, даже более грубым, чем обычно. Это не ускользнуло от внимания уже античных литературоведов. Вот что пишет один из них:
«Когда Сапфо поет о прекрасном, то и сами стихи ее исполнены красоты и прелести. Так, она поет и о любви, и о весне, и о ласточке, и всякое красивое слово вплетает в ткань своей поэзии, а некоторые из них придумывает сама. По-другому она высмеивает неуклюжего жениха или привратника на свадьбе. Здесь язык настолько обыденный и пригодный более для прозы, чем для поэзии, что эти ее стихи лучше читать, а не петь — их не приспособишь к хору или к лире» (Деметрий. О стиле. 166–167).
154
Краткое, но информативное и полезное изложение основных данных о древнегреческих брачных обрядах, включавших торжественный перевоз невесты в дом жениха, см.: