— Боюсь, как бы это не оказалось очередной комедией! Чтоб занять личный состав. Чтоб служба медом не казалась, — поддержал Теличко.
Синюк махнул рукой и, чтоб успокоить нервы, поехал в штаб…
Роскошные одежды генерала вызывали завистливое ошеломление.
Повара, связисты, писари, шоферы с трудом подавляли желание неотрывно смотреть в сторону начальства, переглядывались, делали большие глаза и одобрительно поднимали брови — вид генерала внушал глубочайшее уважение, чудотворно оживлял образ то ли комиссара, то ли полководца.
Весь в черной на меху коже, без знаков различия, в сероголубой папахе, с большим, невиданным пистолетом на поясе, высокий и издали красивый, генерал беседовал у вертолета с Жигаевым и офицерами штаба.
Жигаев стоял навытяжку, но не по-солдафонски, выкатив грудь и выпучив глаза, а каким-то неуловимым манером наклонившись чуть вперед, положением корпуса выражая необыкновенное внимание, с трудом сдерживаемый восторг общения и самозабвенную готовность сложить, если надо, голову. Позы начштаба и замполита были лишены такого столичного лоска, фигуры их выражали обыкновенное почтение.
Не сориентировавшись, капитан Синюк подкатил прямо к кухням, выскочил с шуточками из кабины, но, увидев вертолет, стушевался и спрятался за водовозку.
Вертолет басисто загудел, быстро-быстро замахал лопастями, поколебался в метре над землей и, шустро стрекоча, полетел прочь.
Люди спохватились, начали нормально дышать, загалдели и развеселились.
Растроганные генеральским рукопожатием, офицеры подошли к кухням.
— Пошли в будку, Синюк, — благостно улыбаясь, сказал майор. — Есть кое-какие новости, товарищ генерал привез из Округа.
В штабной машине развернули привезённую газету.
«Сообщение ТАСС» — в углу, на третьей странице.
«В ноте, представленной… китайская сторона валит с больной головы на здоровую… якобы в районе Благовещенска… с участием тысяч солдат и сотен танков… выдумки, направленные на разжигание… соответствующие компетентные органы… никакие передвижения и тем более маневры не производятся… очевидное желание поставить факты с ног на голову… каждому ясно, что… противоречили бы самой сути внешней политики СССР… еще раз разоблачили себя… как говорит русская пословица…»
— Учениям, видимо, конец, — резюмировал Жигаев. — А сейчас нам приказано всемерно усилить маскировку, свести передвижения к минимуму.
— Да мы и так затаились! Как с водой в жопе! — по-мужицки пошутил Синюк.
— Ты не остри! Езжай и принимай дополнительные меры! Как позиция?
— Оборудуем… Не знаю, что получится…
— Получиться должно то, что тебе приказали! Я приеду проверю!..
Бревна горели уже третий день, ямы углубились на полметра, но Синюк беспокоился, ожидал проверки, всех дергал и понукал, отравлял нервы и себе, и другим.
— Что вы будоражите всех? — не выдержал Казаков. — Ни земля от этого не оттает, ни работа не ускорится.
— Приказ! — кричал Синюк. — Раз приказали, надо выполнять!
— Вы с этим приказом носитесь, как дурень со ступой! Хоть одна блядь приехала к нам за это время? — раздражался Петров. — Никто и не приедет! Сказано же — главное, сидеть тихо! Нашу активность будут оценивать по уровню тишины, а не по степени готовности этих говняных позиций.
Солдаты, встревоженные плохим настроением командира, предложили сделать все из снега. Кто там будет вникать, минометы закопаны, вот и хорошо, молодцы, поработали на славу.
Идея оказалась плодотворной.
Воспользовавшись отсутствием капитана, батарея быстренько соорудила нечто вроде снежной крепости. Из глубоких окопов торчали только дульные тормозы минометов, просторные гнезда для мин и хода сообщения придавали позиции неприступный вид, даже землянки выкопали в снегу, накрыли ветками, запорошили снегом.
На поляне снега не хватило, собранные на сопках большие кучи его подтаскивали волоком на кусках брезента. То там, то здесь рассыпали пригоршни земли, вроде бы она проступает из-под снега, небрежно, мол, замаскировали.
Довольные, забрались чуть повыше, на сопку, посмотреть, как все это выглядит. Издалека позиция производила самое благоприятное впечатление — грозное, с умом сделанное оборонительное сооружение.
Насупившись, Синюк долго смотрел на этот потешный городок, сплевывал и вытирал каждый раз губы, но не кричал и не приказал разрушить, молча ушел в палатку.
За обедом шутил.
Разделенная радость
— Двадцать третий, отвечай! Как слышишь меня? Прием! Двадцать третий! — с монотонным упрямством повторял голос.