Джузеппе Бонавири
САПОЖНИК ДЖУЗЕППЕ
Гипсовые ступени лавки вели на главную улицу; здесь сапожник Джузеппе жил уже больше двадцати лет. Спал он в каморке с оконцем-фонариком под самым потолком. Утром, по большей части довольно поздно, когда уже не слышно было ослиного рева и на улице кудахтала лишь глупая наседка тетушки Марасанты, его будил живший по соседству подмастерье Джакомино Беллино.
— Эй, мастер Джузеппе! — кричал паренек, молотя кулаками в серую деревянную дверь. — Неужто еще спите?!
Но сапожнику Джузеппе Казаччо и незачем было вставать спозаранок, он вполне мог поспать до колокольного звона, который разносился гулкими волнами от церкви Святой Марии. Работы у него было немного, ведь народу теперь в деревне почти не осталось.
— Трудные настали времена, — сетовал он, склоняясь вместе с подмастерьем над сношенными подошвами крестьянских башмаков. — Скоро Минео совсем опустеет. Бегут люди — кто в Швейцарию, кто в Австралию. А богачи — те все больше в Катании обуваются.
— Слыхали, Чиччо Терранова и Антонио Райя на той неделе тоже в Швейцарию уезжают? А Пеппи Монако вчера уехал, — с озабоченным видом отзывался Джакомино.
— Неужто?! — всплескивал руками Джузеппе. — Да ведь Антонио Райя почти моих лет. Уж за пятьдесят перевалило. Что ж это делается, а? Все идет прахом. Дома бросают, земля не родит — и ее бросают! Сады в долине плодоносить перестали. Видно, так суждено, чтоб нас богатство стороной обходило.
Еду сапожник готовил себе сам, с тех пор как сестра Винченца с мужем и детьми уехала в Австралию. Собирались там работать на ферме и даже рассчитывали со временем дом собственный купить. И его с собой звали: «Поедем, Пеппи. Ну что тебе тут делать, деревня-то вымирает. А там наймешься на обувную фабрику — глядишь, и заживешь по-человечески».
Но он так и не решился. Очень уж прикипел сердцем — к родной деревне, где знал с детства каждый закоулок, каждую травинку в окрестных полях. По цокоту копыт мог сразу определить, чей осел бредет мимо, а если изредка на тихих улочках раздавался треск мотоцикла, тоже узнавал; его по голосу.
— Чиччо Нольфо на работу покатил, — отмечал он про себя, нежась в теплой постели. — Там, в долине, новую дорогу прокладывают. А это Тури Сколло: он всегда ездит медленно-медленно, словно думает о чем-то важном. Говорят, он тоже в Бельгию намылился, на шахты. И как же он там будет работать, в кромешной-то тьме?!
Порой Джузеппе просыпался среди ночи и долго глядел в окошко, считал звезды: пять, шесть, семь… Он быстро научился их распознавать и каждой дал свое имя.
— Ты будешь Щегленком, — говорил он одной звездочке. — У тебя по бокам тоненькие лучики, ну точно крылышки. А эту, огромную, яркую, назовем Прожектором. Небось зазнается там, на небе. А ты, донна Русидда, — обращался он к хорошенькой кругленькой звездочке, — на танцы, что ли, нынче вырядилась? Ишь, так и сверкает!
Однажды, когда они надраивали до блеска только что починенные башмаки, Джакомино вдруг спросил:
— А верно, мастер Джузеппе, что вы в молодости играли в оркестре?
— Все-то ты, сорванец, знаешь. — Сапожник тряхнул седыми, белыми, будто их обдали известью, волосами. — Точно, играл. А потом оркестр распался, остались четверо бедолаг, да и те музыканты никудышные.
Он вышел в другую комнату и стал искать свой кларино в ящике с колодками, подметками, гвоздями. Наконец нашел и вынес в мастерскую.
— Вот он, мой милый! — с нежностью произнес мастер. — Сейчас сыграю тебе один марш.
Сперва у него ничего не получалось: из кларино вырывался какой-то хриплый клекот.
— Вот незадача, то ли я заржавел, то ли кларино.
Но, хорошенько почистив инструмент, он стал понемногу играть. Ребятишки, из тех, что еще остались в Минео, собирались у порога лавки и глазели на него, а Джакомино говорил им с важным видом:
— Чего пришли, бездельники? Не видите, мастер занят?
Однако долго поиграть сапожнику не пришлось: Антонио Райя уговорил-таки его уехать в Швейцарию.
— Да какой ты старый! Уехать никогда не поздно. Не гнить же в этом Минео? Годика через два останешься один на один с бродячими собаками. Тебе ведь уже сейчас на хлеб не хватает.
Джакомино глядел, как сапожник укладывает в чемодан шилья, молотки, куски кожи, и слезы наворачивались ему на глаза.
— Неужто вы взаправду меня бросите, мастер? — то и дело спрашивал он.
— Какие уж тут шутки! — отвечал Джузеппе Казаччо. — Даст бог, и ты скоро уедешь. Отец пришлет тебе вызов из Венесуэлы.