— Да, — меня обдало жаром. — Прошу вас, сэр.
Металлические зубчатые прищепки защемили соски, с них свисали цепочки. Я ощущал их холодный прикус — он подергал за цепочки, поочередно. Я почувствовал его ладонь на щеке и зарылся в нее лицом, словно пес, который просит, чтобы у него почесали за ухом. Я поцеловал и лизнул его в ладонь.
— Нравится?
Еще одна прищепка впилась мне между ног. У меня моментально закружилась голова, и он похлопал меня по щеке, словно для того, чтобы привести в чувство. Я удивленно заморгал. Он сместился вперед и был на расстоянии всего в несколько дюймов.
— Я не стану резать твое личико, — пообещал он. — Если тебе повезет. В общем, постараюсь. — Он потрепал по другой щеке. — Закрой глаза.
Я снова услышал металлическое позвякивание, вздрогнул и заскулил.
— Теперь еще раз напомни мне, кто ты такой.
Мне пришлось напомнить, что я петух, свинья и осел. И к тому же потаскуха. Я тянулся к его ладони, как лошадь к соли, а он в это время дергал за цепочки и, казалось, медленно рвал мое тело на части. Как можно описать боль, которая достается через мучение, и в то же время приносит несказанное облегчение, утешает и успокаивает? Как объяснить боль, что сжигает, точно мука, но успокаивает и возбуждает одновременно — больше чем ласка и поцелуй? Его палец скользнул по моим тубам и забрался в рот. Остальные перебирали по лицу, точно паучьи лапы. Я сосал этот палец, а он двигал им во рту.
— Ты вшивый лобок!
Оглушительная пощечина выбила искры из глаз. Я сморгнул наливающиеся в глазах слезы. Он опять задергал за цепи.
— Говори! Говори мне! Ты, петух продажный!
— Я подлый, грязный, вшивый… — Тело пыталось уйти от боли и вертелось на дыбе. Грудная клетка вывернулась, как покоробленная фанера. Он снова зашел сзади.
— А теперь настало время преподать тебе урок.
Я уже сжал кулаки в ожидании немыслимой боли и, выпучив глаза, уставился в кирпичную стену.
— Покаяние. Я хочу покаяния. — В висках нетерпеливо стучал пульс.
— И ты его получишь. Ведь ты был несносным мальчишкой?
— Пусть я заплачу за это, сэр, — прошептал я. И почувствовал, как он поднимает ремень.
— А теперь пришло время слез.
— Сейчас он у меня заплачет! — кричала мама, больно выкручивая запястье.
— Никогда еще не видел такого циничного воришки, да еще в таком возрасте, — заметил седовласый охранник магазина, погрозив пальцем. Сырой бифштекс и шесть банок пива из моего рюкзака были выложены на стол. — Видишь, до чего довел мать?
Молодая кассирша-блондинка с перманентом, задержавшая меня на кассе, укоризненно покачала головой.
— Небось украл для своих дружков — таких же бандитов.
— Бандитам в наш магазин ход закрыт, мадам. — Менеджер торопливо протер ботинки о брюки.
Я знал — втайне мать сейчас потешается над ним, старающимся произвести на нее впечатление. Она обмахивалась рукой, как будто бы ей было нестерпимо душно и сама она находилась в полуобморочном состоянии.
— Отрадно слышать это, сэр… — сказала она, забросив ногу на ногу.
— Мы проводим особые службы, в нашей церкви, при храме Девы Вечной Любви и Милосердия, но все это напрасно, по-моему.
Она приглушенно хмыкнула, а у меня вырвался достаточно откровенный смешок. Она тут же отвесила мне пощечину. Я продолжал улыбаться — и ничего не мог с собой поделать, хотя знал, что расплата не за горами.
— Да, мадам, полиция здесь не поможет, принимая во внимание возраст преступника… Да… — менеджер заглянул мне в лицо, — потрясающее явление. — От него тянуло тунцом и маринадом. — Тебе совсем не стыдно, мальчик?
Мама закашлялась:
— Он стал таким после смерти отца, несколько лет назад. Помните, был большой пожар? Мой муж был пожарным в Таллахасси.
Послышались сочувственные возгласы.
— Господь упокой его душу. Мальчик рос без отца и поэтому совершенно невоспитан и недисциплинирован.
Я прыснул, представив ее замужем за пожарным. Ладонь ее снова встретилась с моей щекой. Последовала новая оплеуха.
Менеджер глухо кашлянул:
— Пожалуй, это лучший способ его приструнить, мадам…
— Мери, — подсказала она.
— … Мери. Я — Говард. — Он пожал ее руку несколько дольше, чем требовалось.
— Говард, мне очень жаль, что мы встретились в таких обстоятельствах, но я верю, что это поможет спасти моего мальчика лучше, чем полиция или… или то, что я с ним сделаю.
Закатив глаза, я издал стон. Ногти ее впились мне в запястье.
— Ты, гадкий мальчишка, скажи спасибо мистеру Маршу.