Александра
Саша была довольна. Нет, не так: она была счастлива, горда собой, и просто светилась от осознания приближающегося просветления и готовящегося упасть на неё могущества. Лёгкая затуманенность сознания воспринималась ей с трудом, закрытая завесой раскручивающейся эйфории. Единственное, что смущало: сложность организации праздника для себя любимой. Она банально не успела закупиться разными вкусностями, а Маримьяна строго-настрого запретила ей разговаривать с кем бы то ни было, до пересечения порога квартиры. Так что Сашу, с одной стороны, наполняло чувство торжества, что теперь она ни кто-то там, а погостный практик Алиона Тайная (она тщательно и придирчиво выбирала себе ПРАВИЛЬНОЕ МАГИЧЕСКОЕ ИМЯ), а с другой – стоял такой банальный вопрос, как выйти из маршрутки на своей остановке не прибегая к речи. Вопрос был таким же неотступным, как и отсутствие городских маршрутов в нужном количестве от погоста до её дома.
Пропустив четвертую маршрутку, Саша стала ощутимо замерзать. Настроение начало портиться, но Алиона Тайная не сдавалась и начала мысленно призывать автобус. На остановке притормозил катафалк. Саша выматерилась про себя, наблюдая за водителем, который вышел протереть фары.
Максим, Анна Григорьевна и Пётр Васильевич, получившие от Инны (она же ведьма Маримьяна) в качестве откупа, собственно, Сашу, задумчиво смаковали её энергетику и обсуждали между собой: ещё повыводить девицу из себя для усиления выплесков энергии, или отправить домой. Анна Григорьевна убеждала мужчин, что при таком подходе их сладкая девочка заболеет, быстро помрет, и останутся они без еды. Она вообще обладала хорошим стратегическим мышлением. Под давлением её аргументов сдался даже Пётр Васильевич, выдав «зануда – это такое существо, которому проще дать, чем объяснить, почему не хочешь», и занялся вопросом автобуса. Макс, с присущим ему троллинговым юмором, настойчиво внушал Саше мысль, о срочной необходимости звонка хоть кому-то, изящно подогревая чувство страха заговорить до пересечения порога дома. Саша дергалась, злилась и планомерно замерзала.
Чёрт Василий сидел на пеньке, грустно подперев щеку рукой, и тоскливо вздыхал.
- Упустили девку. – сообщил он флегматично прикуривающему Иннокентию, - Асмодей нас прибьет….
- Спокойно, Вася, - успокоил его Иннокентий, сплевывая в сторону, - она конечно не погостный практик - от слова совсем, и с этим её увлечением, в лице Инны этой, мы маху дали, но пока девчонка живая – все можно исправить… - он присмотрелся к, аристократично сливающей в бокал очередной Сашин всплеск энергии, Анне Григорьевне, - Ну, почти всё. Вот ведь дура-девка!
Зеркальная канцелярия.
Черта звали Мышель. Вернее, на самом деле его звали Михась, но неуёмная любовь к сыру, а также увлечение его постоянной подруги Анетки французской литературой, превратили его в Мышеля. Ну, в принципе, не плохо. Опять-таки: Мышель – это лучше, чем «канцелярская крыса». А именно так называла его Анетка в период семейных скандалов ранее. Теперь это было «Мышель». Отличались только интонации Анетки. Почему «канцелярская крыса»? А потому что Мышель являлся старшим регистратором главной зеркальной конторы по приему отчётов от чертей, находящихся на заданиях. Мышель, несмотря на кажущуюся заурядность, был фигурой весьма полезной, пронырливой и результативной. Полезной для всех. И для подотчетных чертей, и для контролирующих демонов. Он никогда не скрывал отчёты, но мог правильно преподнести информацию, спасая многих хвостатых героев. Но взятки брал. С чертей. Сыром.
Именно к Мышелю и направлялся Василий, с отчётом в кармане и набором дорогих французских сыров и баночкой меда с грецкими орехами к ним в пакете.
- Входите, -откликнулся Мышель на аккуратный стук в дверь, убирая в ящик на отправку завизированные отчёты.-Ба, друг мой, Васятко! Да ты ли это?! Сколько лет, сколько зим! -подскочил Мышель, распахнув объятия.
Друзья обнялись и Мышель потащил Васю в комнату с самоваром, замаскированным под перегонный куб (с сыром все-таки лучше чай, чем водка, но образ портить нельзя)
- Что-то давно тебя не видно! Совсем с земли не приезжаешь. Всё напарник с отчётами прибегает, а он у тебя суровый да нелюдимый.
- Да годы-то мои уже не те, чтобы по зеркалам прыгать, - по- стариковский вздохнул Василий.-Тяжко мне-не молодеем жеж.
- Никак случилось что? -участливо охнул Мышель.
Василий молча протянул Мышелю пакет. Тот взял, заглянул. Улыбка медленно стекала с мордочки черта. Глаз непроизвольно дернулся, нос издал тоскливый всхлип. На лице Мышеля отчётливо проявилось ужасающее отчаяние. Трясущимися руками он протянул пакет обратно, как родного ребенка, отдаваемого на заклание. Хотя слабая надежда теплилась в его глазах. Левом вытаращенном и правом дергающемся.