Голос его звучал все громче. Однако Люка прервали, кто-то распахнул окно. В сточную канаву упал здоровенный камень, полетели брызги. Все захохотали, и Браншю вроде бы тоже, но, казалось, против воли.
Спустя несколько дней, утром около 11 часов Лот, возвращаясь домой, увидел, что у дверей полно народа. На возвышавшемся над маленькой лесенкой крыльце стояли женщины, что-то оживленно показывавшие друг другу. Они замолчали. Лот подходил все ближе.
Одна из женщин подбежала к нему:
— Лот, Лот, не ходи туда, — она преградила дорогу, — не ходи, на это больно смотреть… Подожди, мы позаботимся о ней сами… Подожди, пока ей станет получше, а то… а то…
Он с силой толкнул ее в сторону и бегом взобрался по лестнице.
Затем увидел, что мать лежит на постели.
Она не двигалась. Но она не была мертвой, это было понятно по глазам. Она все видела и слышала, только не могла больше двигаться, будто душа ее была погребена в теле, как иное тело погребено в могиле.
Он встал на колени:
— Мама! — Звал он. — Мама! — Восклицал он, будто снова став маленьким. — Мама, ты меня слышишь? Это я.
Он склонился над ней, но она лежала без движения, даже не обратив на него взора. Она была, как статуи, что покоятся на церковных плитах, но, в отличие от них, у нее билось сердце, и сколько же боли в нем было, если она слышала, как сын зовет ее!
Женщины расталкивали друг друга локтями, шепотом говоря друг другу:
— Тут никто не поможет, это паралич!
Такое нередко случается, паралич одна из наиболее распространенных болезней у стариков, израсходовавших все силы, тогда-то и рвутся веревочки, и ясно, что врачам не удается вылечить болезни, которые приходят издалека, сверху.
Вот почему, когда Лот заговорил о том, чтобы позвать врача, женщины закачали головами:
— Бедный Лот, думаешь, поможет? Врач не в силах что-либо сделать, и за один только его приход надо будет отдать франков двадцать!
Он знал, что они правы. Он не настаивал. Он придвинул к кровати табуретку и сел, скрестив руки.
А та, что была на кровати, лежала без движения, без движения было старое одеревеневшее тело, поджатые губы, большой крючковатый нос, впалые глаза. Под голову в белом чепце положили клетчатую подушку. Она, можно сказать, не дышала, настолько незаметным было движение груди, а сердце, оно еще билось? Долго ли оно будет еще биться?
Люди входили, выходили, одни что-то говорили другие молчали, произносили они что-то или нет — какая разница? Лот не двигался. Прошло много времени, уже было заметно, что наступает вечер. Тяжелые деревянные башмаки продолжали стучать по крыльцу дверь болталась из стороны в сторону, шел снег, было пасмурно, под низким потолком чувствовался тяжелый запах влажного белья.
По вот пробило четыре, дверь снова открылась и появился Браншю.
Никто не удивился, все знали, что они с Лотом дружны. Люди посторонились, давая пройти.
Он подошел к кровати, на которой лежала старуха, рядом сидел Лот. Он положил руку на плечо Лота. Лот поднял голову, смотря на него мутными глазами, казалось, не понимая, что от него хотят.
— Лот — сказал Браншю, — ты меня узнаешь?
Лот кивнул, затем вновь опустил голову.
Тогда все увидели, что Браншю повернулся к старухе. Он взял ее бедную посеревшую руку, поднял и какое-то время держал.
Он держал ее и, казалось, о чем-то размышлял в молчании. Когда он снова заговорил, голос был едва узнаваем.
— Что скажешь, Лот, если я ее вылечу?
Лот по-прежнему ничего не отвечал, но теперь неотрывно глядел на Браншю.
Браншю подошел еще ближе, вытянул руки, простер их над старухой и медленно опустил. Коснулся ладонями груди, стал водить руками из стороны в сторону, для начала едва касаясь тела, потихоньку нажимая сильнее, руки опускались, поднимались, отыскивали сердце, доходили до шеи, касались щек, лба, внезапно послышался громкий вздох.
— Вот, — сказал Браншю, — это совсем не сложно.
И он засмеялся во второй раз.
Все в комнате приблизились к кровати, образовав круг, в центре которого была изменившаяся в лице старая Маргерит. Глаза, до той поры неподвижные, оглядывали помещение, руки ощупывали юбку, губы двигались, будто она хотела что-то сказать, внезапно она произнесла: «Где это я?» и попыталась сесть.
— Как такое возможно? — Говорили люди. — Она ожила! — И суетились вокруг.
— Лот! Ты что, не слышишь? Она заговорила!
Казалось, Лот единственный ничего не слышал. Люди подошли к нему, помогли подняться, подвели к кровати, и Лот смотрел на мать, а мать смотрела на него. Старый беззубый рот задвигался, на губах нерешительно — будто порхающая бабочка — начала проступать улыбка, и старуха протянула к сыну руку.